Я тебя уничтожу (СИ) - Рахманина Елена

Увидел Соню, с её пустым взглядом, словно ей совершенно безразлична моя жизнь, будто она вовсе не та женщина, которую я держал в объятиях еще пару недель назад и которая клялась мне в любви. Сейчас на меня смотрел абсолютно посторонний человек, которому до меня нет никакого дела.

Пока шел к дому, даже не сомневался, что смогу её убить. Один выстрел – и её больше не будет, а вместе с ней и этой проклятой любви. Но, убив её, мне пришлось бы следующую пулю пустить себе в висок, потому что я не представлял этот мир без неё, в то время как она смотрела на меня так, будто жаждет этого выстрела, хочет своей смерти сильнее, чем я.

Потерял с ней все проявления человечности, которые имел, всю любовь, которую мог испытывать, уходя выхолощенным, словно поднявшись со стола патологоанатома, который успел вытащить из меня все органы, оставив абсолютно пустым, что позволило с годами выработать стопроцентную толерантность к голосу совести.

Среди людей Торфянникова был предатель – мой человек, о котором, кроме Быкова, никто не знал, поэтому только он не удивился, что я остался жив, в то время, как все остальные ждали мой труп.

Когда стало очевидно, что я все же вернулся из этой схватки победителем, Чернышев, повздорив с Быком в своей обычной манере, добился встречи со мной, хотя я никого не хотел видеть. Однако он настаивал, что это вопрос жизни и смерти.

– Франк, я считаю, ты должен кое-что знать.

Черный перечислил имена людей, которые готовили сговор с целью убить меня. И только сейчас мне стало очевидно, что он решил спасти свою шкуру, сдав тех, кого настроил против меня, обрекая их на верную смерть, потому что сам струсил повести их против меня. А теперь, зная, что именно они принимали участие в изнасиловании Сони, я жалел лишь о том, что смерть их была скорой, почти без мучений.

Тогда мной руководила лишь жажда убивать, и только этот процесс приводил немного в чувство, даря хотя бы какие-то эмоции, когда я имел возможность хотя бы чужую жизнь контролировать, буквально решая, кому сейчас дышать, а кому в земле лежать.

С тех пор прошло двадцать пять лет, а это черное чувство все еще жило во мне, только уже по иным причинам. Стоило закрыть глаза, как в памяти всплывали её слова, и чувство поражения в этой битве захлестывало меня с головой. Я не смог защитить единственную женщину, которую любил. Кто я после этого? Теперь мне стало очевидно, что моя жизнь не стоит и ломанного гроша.

Сжимаю с силой руль, беспрерывно думая о том, что, признайся она мне тогда во всем, я всю землю, по которой они ходили, в пепел бы превратил, я мучил бы их, убивая, принося страдания и смывая их кровью слезы своей любимой, до которой они посмели дотронуться. Но Соня обрекла меня на жизнь в собственных иллюзиях, без возможности отличить друга от врага – это сжирало меня, как гангрена, распространяясь по телу и захватывая меня целиком.

Я подъехал к дорожке, ведущей к старенькому деревянному домику, расположенному в глуши. Чернышев Денис Петрович на старости лет полюбил уединение, заработав достаточно, чтобы жить и отдыхать, как ему вздумается, но больше всего ценил возможность поохотиться с друзьями на дичь. У меня было время, чтобы собрать о нем информацию, выявляя его болевые точки, и я нашел только одну слабость, потому что с возрастом мало что остается достаточно важным.

Расположенный в кобуре ствол согревал.

Завтра к нему должны были присоединиться товарищи, но сегодня никто не помешает мне с ним побеседовать. Холодный ветер приносил с собой опьяняющий запах хвойного леса, я вобрал его в себя, думая о том, что умереть здесь – не самое страшное, что может произойти с человеком, особенно зная, какую боль причинил он моей женщине.

Чернышев выглядел так, будто ждал меня именно сегодня. На его лице не было раскаяния, лишь осознание необратимости скорой смерти. Обреченность. Мы сидели в его кухне за большим деревянным столом, с одной стороны – он, с другой – я, а между нами – мое оружие, направленное на него.

– Значит, рассказала твоя сука всё, – ухмыляется Черный, смотря мне в глаза с ухмылкой, словно желая через этот взгляд показать, что в его руках столько лет была власть над Софией.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Значит, рассказала, – подтверждаю, понимая, что смерть – слишком слабое наказание, чересчур гуманное. Мне нужен его страх, его страдания, мысль, которая будет причинять ему с последним вздохом душевную боль, оттого что он уже ничего не сможет изменить.

А пока он выглядит так, словно решил уже для себя, что все равно выйдет победителем в нашей битве, излучая самодовольство.

– Как ты жил, нормально эти годы? – интересуюсь спокойным голосом не ожидая ответа. – Слышал, дочка у тебя была.

По лицу Черного проходит тень, словно он не может понять, к чему я веду, а интуиция ему подсказывает совсем не добрые варианты.

– Умерла моя дочь.

Мне было известно, что она в состоянии алкогольного опьянения попала вместе с супругом в аварию. Погибли оба.

Достаю из внутреннего кармана пальто несколько фотографий, на которых изображена маленькая девочка двух лет, задорно улыбающаяся на руках деда, и кидаю Черному. Он смотрит на фото, отшатнувшись, и поднимает на меня глаза с тем выражением, которого я так ждал.

– Она тебе ничего не сделала, только я должен отвечать за свои грехи, – понимая примерное направление моих мыслей, пытается вразумить меня.

– Отчего же за твои грехи отвечал мой сын, лишившись матери? – спрашиваю я, изучая напряжение, которое захлестывает его все сильнее и сильнее, когда он понимает, что меня ничего не остановит совершить свою черную месть.

Он качает головой, словно не веря, что я могу уничтожить единственную кровную родственницу, которая у него осталась. Возможно, он мечтал, что сможет вырастить её не такой, какой была дочка, имел планы и надежды на её светлое будущее, в котором он будет принимать непосредственное участие. Хочу отнять у него все мечты, лишить последней надежды перед смертью.

– Как тебе, Черный, что после тебя и следа на Земле не останется? – поднимаю пистолет целясь меж бровей.

– Не трогай Полю, ты же человечный, Франк, не надо. – Его глаза наливаются кровью от осознания того, что меня ничто не остановить убить его и его внучку.

Я спускаю курок, наблюдая, как из глаз уходит жизнь, но он продолжает смотреть в мою сторону пустотой смерти. Сижу так некоторое время, не чувствуя облегчения. Завтра на месте этого деревянного дома останется только пепелище.

Сын не жаждал встречаться со мной, а увидев, удивился моему внешнему виду, но я понял это лишь по поднятым на мгновение темным бровям.

– София неплохо на тебя влияет, – усаживаясь за стол в одном из московских ресторанов, произносит он.

– Мама, – поправляю его, понимая, насколько сложный разговор нам предстоит. София бы никогда не смогла рассказать своему ребенку причину ухода, да и не видела она в этой причине себе оправдания.

Клим раздраженно переводит взгляд с меня на улицу, рассматривая проносящиеся машины.

–  Это я виноват в том, что она ушла тогда. Не она.

Никогда не испытывал такого стыда, как сегодня, когда признавался сыну в собственной слабости, в том, что не смог уберечь его мать. Мне было физически больно продолжать смотреть в его глаза, потому что именно мне не было оправдания, именно я виноват в том, что в детстве лишил его самого близкого для него человека, я лишил его матери и лишил его отца, который мог бы проявлять больше эмоций, чем кусок гранита. И я – тот человек, которому ничего не стоило поступить с ним почти так же, как когда-то поступили со мной, обманом разрушив отношения с близким человеком. Пусть я и считал, что делаю это во благо, уберегая сына от болезненной привязанности, подобной той, которую испытывал к его матери.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Где Черный сейчас? – спрашивает Клим. Его лицо бледное, напряженное, словно он сам просчитывает варианты убийства человека, которого помнил в своем детстве.