Я – многообразная старуха - Фаина Георгиевна Раневская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для меня всегда было загадкой – как великие актеры могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать, бездари: никто к вам не придет, потому что от вас нечего взять. Понятна моя мысль неглубокая?
– Когда я выйду на пенсию, то абсолютно ничего не буду делать. Первые месяцы просто буду сидеть в кресле-качалке.
– А потом?
– А потом начну раскачиваться.
Ох уж эти несносные журналисты! Половина лжи, которую они распространяют обо мне, не соответствует действительности.
В театр вхожу как в мусоропровод: фальшь, жестокость, лицемерие. Ни одного честного слова, ни одного честного глаза! Карьеризм, подлость, алчные старухи!
У нее не лицо, а копыто.
Ничего, кроме отчаяния от невозможности что-либо изменить в моей судьбе.
Когда нужно пойти на собрание труппы, такое чувство, что сейчас предстоит дегустация меда с касторкой.
Живу только собой – какое самоограничение.
Красивые люди тоже срут.
Мое богатство, очевидно, в том, что мне оно не нужно.
Не лажу с бытом! Деньги мешают мне и когда их нет, и когда они есть.
В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части.
Я была вчера в театре. Актеры играли так плохо, особенно Дездемона, что когда Отелло душил ее, то публика очень долго аплодировала.
14 апреля 1976 года. Множество людей столпилось в грим-уборной Раневской, которую в связи с 80-летием наградили орденом Ленина.
– У меня такое чувство, что я голая моюсь в ванной и пришла экскурсия, – сказала Раневская.
Бирман[5] – и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала.
Поклонников миллион, а в аптеку сходить некому.
Мужики от начала дней до их конца за сиськой тянутся.
В театре:
– Извините, Фаина Георгиевна, но вы сели на мой веер!
– Что? То-то мне показалось, что снизу дует.
– Дорогая, сегодня я спала с незапертой дверью.
– А если бы кто-то вошел?! – всполошилась приятельница Раневской, дама пенсионного возраста.
– Ну сколько можно обольщаться, – пресекла Фаина Георгиевна.
Как-то Раневская, сняв телефонную трубку, услышала сильно надоевший ей голос кого-то из поклонников и заявила:
– Извините, не могу продолжать разговор. Я говорю из автомата, а здесь большая очередь.
Администратору, заставшему ее в гримерке абсолютно голой:
– Вас не шокирует, что я курю?
Вторая половинка есть у мозга, жопы и таблетки. А я изначально целая.
Меня забавляет волнение людей по пустякам, сама была такой же дурой. Теперь, перед финишем, понимаю ясно, что все пустое. Нужны только доброта и сострадание.
Никто, кроме мертвых вождей, не хочет терпеть праздноболтающихся моих грудей.
В купе вагона назойливая попутчица пытается разговорить Раневскую:
– Позвольте же вам представиться. Я – Смирнова.
– А я – нет.
Приятельница сообщает Раневской:
– Я вчера была в гостях у N. И пела для них два часа…
Фаина Георгиевна прерывает ее возгласом:
– Так им и надо! Я их тоже терпеть не могу!
Не могу жить без печатного слова. Впрочем, без непечатного тоже.
Соседка, вдова моссоветовского начальника, меняла румынскую мебель на югославскую, югославскую на финскую, нервничала. Руководила грузчиками… И умерла в 50 лет на мебельном гарнитуре. Девчонка!
Известная актриса в истерике кричала на собрании труппы:
– Я знаю, вы только и ждете моей смерти, чтобы прийти и плюнуть на мою могилу!
Раневская заметила:
– Терпеть не могу стоять в очереди!
Раневская обедала как-то у одной дамы, столь экономной, что Фаина Георгиевна встала из-за стола совершенно голодной. Хозяйка любезно сказала ей:
– Прошу вас еще как-нибудь прийти ко мне отобедать.
– С удовольствием, – ответила Раневская, – хоть сейчас!
Ой, какая худая девочка! Совсем нет мяса, одни кости. Как же я буду воспитывать ее? Я отобью себе руку!
Скажи, маленькая, что ты хочешь: чтобы тебе оторвали голову или ехать на дачу?
Раневская как-то сказала с грустью:
– Ну надо же! Я дожила до такого ужасного времени, когда исчезли домработницы. И знаете почему? Все домработницы ушли в актрисы.
– Шатров – это Крупская сегодня, – так определила Раневская творчество известного драматурга, автора многочисленных пьес о Ленине.
Когда я начинаю писать мемуары, дальше фразы «Я родилась в семье бедного нефтепромышленника…» у меня ничего не получается.
Запомните: за все, что вы совершаете недоброе, придется расплачиваться той же монетой… Не знаю, кто уж следит за этим, но следит, и очень внимательно.
Разговор Раневской с Львом Лосевым:
Не можете никак понять: нравится
