Настенька (СИ) - Элина Лунева

но и мешки, веревки, сумки, да много чего ещё. Помимо практичной стороны, лыко ещё обладало противомикробным и противовоспалительным свойствами. Ну и конечно, оно хорошо массировало кожу и деликатно скрабировало её. Всё это мне поведала Матрёна, пока мы с ней мылись в бане.

Вообще, баня по-чёрному оказалась для меня явлением настолько необычным и диссонирующим с ранее полученными мною представлениями о банях, что воспринимать сей процесс, как попариться в бане, было сейчас крайне сложно. Видимо те сауны, которые я когда-то посещала, в которых было под 90-100 градусов тепла, где без шапки и войти не реально, а пар был такой сухой и колючий, что хотелось лечь на пол, вызывали теперь в моей голове серьёзные несостыковки. Как в такой бане париться?

Однако, когда Матрёна приказала мне лечь на лавку, а потом поддав на каменку, взмахнула берёзовым веничком, я ощутила, как на моей коже волоски встали дыбом, а затем меня всю обволокло влажным жаром.

Но надо сказать, что в бане мылись не часто, их топили в определенные дни или перед крупными церковными праздниками или различными обрядами. Матрёна сильно удивила меня, поведав, что обычно, в повседневное время, люди мылись в своих избах, парились в русских печках, а мылись рядом с печью, огородившись льняной занавесью. Воду обычно грели в простой деревянной бочке при помощи раскаленных в печи камней.

Пока мы мылись, я столько всего узнала интересного и необычного. Для меня было самым настоящим открытием, что в бане не только мылись, но активно её использовали для других нужд. В ней стирали, сушили травы и снопы льна, валяли валенки, вправляли кости, и даже принимали роды. В этом месте также проводили различные ритуалы, обряды и гадания. Я с разинутым ртом слушала Матрёну, а она охотно делилась со мной своими знаниями и всякими банными премудростями.

— Куда щёлока столько льёшь? Всю кожу пожжёшь, — причитала женщина, добавляя в мыльный раствор воды, — А волосы-то надобно крапивой промыть, вон в шайке заварила как раз для тебя.

Женщина поливала меня из большого деревянного ковша, а я почему-то громко смеялась. Даже и не знаю, чем было вызвано моё внезапное веселье.

— Не смейся, хохотунья, — укоризненно качала головой женщина, — Банник осерчает.

— Кто-кто? — непонимающе посмотрела я на подругу.

— Банник, — шепотом произнесла она, — Дух бани.

А после, в гостеприимном доме Матрёны нас ждал горячий самоварчик и ещё теплые пироги с морковью, мочёными яблоками и капустой и яйцом. Привыкшая к кулинарным изделиям двадцать первого века, я жадно поглощала огромные румяные пироги с хрустящей корочкой и сочной ароматной начинкой, испеченные в настоящей русской печи. И в этот момент мне казалось, что ничего вкуснее я в своей жизни не пробовала.

— Следующая неделя масленичная, последняя перед постом, — проговорил Макар, когда сытые, сонные и разморенные баней детишки улеглись на печи, и он их накрыл одним общим одеялом.

— И что это значит? — вопросительно посмотрела я на него.

— Эх, и этого не помнишь, — удрученно покачала головой женщина, — Будут масленичные гуляния и посиделки. Так вот, и тебе бы надобно в них поучаствовать.

— Первый день недели «Встречей» кличут. В этот день молодые девушки и парни из соломы чучело делают, да снежные горки строят. Жены и матери дома блины пекут. Первый блин не едят, его нищим отдают, да сиротам, — наставительно поведал мне мужчина.

— Второй день называют «Заигрыши», — улыбнулась мне женщина, принявшись расчёсывать частым деревянным гребешком свои длинные русые волосы, — В этот день молодёжь на смотрины собирается. У кого сговор сладится, те после поста на Красную горку и обженятся. Мы с Макаром как раз так и поженились.

Женщина улыбнулась каким-то своим мыслям или воспоминаниям и залилась румянцем.

— На «Лакомку», третий день недели, к тёще на блины ходят, — подхватил мужчина рассказ своей жены, попутно доставая из погребка бутылочку темного стекла, — А четвертый день «Разгуляем» зовется, с этого дня праздникам начало, начало Широкой масленицы, работать нельзя, — наставительно поднял он указательный палец вверх.

— На пятый день широкие гуляния устраивают, катания на санях, да снежные забавы, — снова включилась в разговор Матрёна, заплетая себе длинную плотною косу и скрутив её в широкий пучок на затылке, — Шестой день «Золовкиными посиделками» зовётся. В этот день невестки золовкам почесть выказывают. А молодые незамужние девушки к подругам в гости ходят, угощаются, песни поют, да гадают.

— Ну а на седьмой день проводы масленицы устраивают, также прощение у всех просят, — снова взял слово Макар, разливая по деревянным стопочкам янтарную жидкость, — Самый важный день всей масленичной седьмицы. В этот день совершают заговенье перед великим постом, усопших поминают, на кладбище ходят, а вечером гуляние устраивают, да чучело сжигают.

— Даааа, обширнейшая программа, — удивленно произнесла я, чуть ли не присвистнув.

— Давай, Настенька, помянем родителей твоих, — вдруг неожиданно печально произнесла Матрёна, — Сегодня годовщина гроба их, — трижды перекрестившись, произнесла она. Матвей же тихо прошептал короткую молитву.

Что нужно было делать мне в этой ситуации, я не знала. По сути, я была человеком посторонним, и никакой родственной связи с семейством Прохоровых не ощущала. Но во избежание косых взглядов, я поднялась с места и тихо произнесла:

— Пусть земля им будет пухом.

На мои слова, Матрёна укоризненно покачала головой:

— Надо говорить: Царствие им небесное. Земля пухом — это языческое выражение.

Опрокинув янтарную жидкость в горло, и удивившись её приятной терпкости и мягкости, я добавила уже от себя:

— Проводы масленицы тоже языческий ритуал, — решила блеснуть я знаниями.

На мои слова женщина лишь безразлично пожала плечами, а я призадумалась. Н-да, 1050 год от рождества христова, православие только-только закрепилось на земле русской, но видимо языческие обычаи и традиции ещё не утратились и не забылись, и возможно где-то ещё теплились капища древних богов.

Спустя пару часов, я шла по темной улице и тихо напевала:

— Ой мороз, моро-о-з, не морозь меня. Не моро-о-зь меня-а-а-а, моего коня!

Вдруг, откуда ни возьмись рядом со мной закружился снежный вихрь, и словно подпевая моей унылой песенке, так и вился рядом, провожая меня до самого дома. Мне было так залипательно смотреть на это небольшое, сверкающее белыми хрусталиками снега, торнадо, что я никак не могла остановиться петь. Так и продолжала выводить заунывные ноты грустной песни, заворожено глядя на разросшийся вихрь.

— Явилась, не запылилась, — раздалось беззлобное ворчание домового, когда я чуть навеселе вошла в избу, — Гости к тебе, хозяйка. Дозволишь впустить?

— Гости? — удивленно переспросила я, отчетливо припоминая, что ни по пути к своему дому, ни рядом с ним, я не встретила ни души, — Зови, —