Шпага чести - Владимир Лавриненков

Тем временем толпа приближалась. В руках-наполненные чем-то ведра, лукошки.

— Троллье, кажется, нам несут угощение. Хотят поздравить с отличной пристрелкой оружия!

Люди приблизились к самолету. Старик с седой окладистой бородой, идущий впереди всех, заговорил::

— Хлопцы, что же вы стреляете по… — и умолк, уставившись на необычную фуражку Дервиля с трехцветным околышем.

— Франсьон, франсьон, — попытался объясниться лейтенант.

Услышав незнакомую речь, дед сделался мрачнее тучи.

— Бабы, а ну окружай!

Ничего не понявшие «нормандцы», увидев на лицах пришельцев бескомпромиссную решимость, побледнели и подняли руки кверху.

Обстановка осложнилась, когда дед увидел на борту истребителя красные звезды.

— Диверсанты! Собирались угнать наш самолет! Ну-а, Пелагея, одна нога здесь-другая в штабе!..

Самая молодая и прыткая Пелагея, оставив наполненное бураками ведро, словно вихрь помчалась через аэродром.

— Мы — советский ВВС, «Нормандия», ля франсе, — снова пробовал объясниться Дервиль.

— Документы! — строго потребовал дед.

— Документ еще но…

— Но-но. Стоять на месте, не двигаться! Пелагея вскоре вернулась с Павлом Ивановичем Друзенковым.

— Что, папаша, шпионов поймал?

— Да кто их знает, кто они! Самолет наш захватили, стреляют. Спросил документы — нокают, не имеют, значится.

— Правильно, папаша. Идет война, смотреть нужно в оба. Но в данном случае — это наши французские друзья. Вместе против Гитлера и его своры выступаем.

— Откуда нам знать, кто они? — сконфузился старик.

— А как вы здесь оказались? — спросил Друзенков.

— Кагаты, бурты то есть с бураками на зиму окапывали.

— А картошки у вас не найдется?

— Есть немного.

— Ну что ж, нет худа без добра. Поделитесь с нами картошкой и бураками, а мы вам тоже чем-то поможем.

— Вы бы нам дохтура и лехтура прислали: больных много, и что в мире делается, не знаем.

— Договорились. Будут у вас и доктор, и лектор, и газеты, и кино.

Так, благодаря происшедшему, у «нормандцев» стал более разнообразным стол, а у крестьян соседствующей с аэродромом деревеньки появились новые друзья — французские летчики. Они помогли механикам выбрать наиболее подходящее место для пристрелки бортового оружия. Под руководством капрала эта операция через несколько дней была завершена, после чего ему и другим отличившимся авиаспециалистам предоставили увольнение в город.

Друзья Троллье воспользовались поощрением незамедлительно, он же, наведя лоск, отправился к «шефам», после чего французы шутили:

— Что, Раймон, Пелагея так же сразу подняла руки, как ты перед ней?

Троллье помалкивал.

Прошли боевые стрельбы на земле и в воздухе. Майор Друзенков и майор Тюлян пришли к заключению, что эскадрилью можно представлять на инспекционную проверку.

Солнечным мартовским днем к «нормандцам» прибыли генерал Пети, представитель советских ВВС полковник Левандович и майор Мирле. Последний привез французам удостоверения личности, внешне ничем не отличавшиеся от тех, которые были у наших летчиков. В них, согласно статусу, значилось, что такой-то является представителем «Нормандии», сражающейся на стороне Красной Армии.

Вручением удостоверений как бы окончательно узаконивалось пребывание французских авиаторов в Советском Союзе.

— Теперь тебе никакие деды не страшны, — поддел Дервиля Литольф.

— Зато вы можете легко обходиться без удостоверения, — прищурившись, пустил стрелу обратно Раймон.

Лейтенант имел в виду исключительный аскетизм Литольфа: тот не курил, не пил спиртного, не увлекался женщинами. Он всецело был поглощен одной-единственной идеей — спроектировать такой самолет, который летал бы выше, дальше и быстрее всех существующих. Углубившись в излюбленные расчеты, Литольф никого и ничего не замечал, поэтому, наверное, с ним никогда не случалось ни смешного, ни грустного.

При всех своих странностях Литольф отличался исключительной лихостью в воздухе. Казалось, только там, отрешившись от формул и цифр, он давал себе полную волю, вкладывал в пилотирование все чувства и эмоции и тем самым создавал особый, ни с чьим не схожий летный почерк. Именно эта черта характера выдвинула его в заместители Тюляна.

Отныне командиру и его заместителю предстояло первыми продемонстрировать, чему научились французы за три месяца пребывания на советской земле. От них во многом зависел срок отправки эскадрильи на фронт. Ведь отлично подготовленные командиры всегда сумеют подтянуть подчиненных до своего уровня.

14 летчиков выстроились перед высокой комиссией. Открывает строй рослый капитан Альбер Литольф, замыкает приземистый лейтенант Жан де Панж. Да, Жан де Панж. Он не летал на Як-7, не осваивал Як-1, но получил, наконец, свой долгожданный связной У-2. Лефевр и Дюран — добровольные инструкторы — совершили с ним тренировочные полеты общей сложностью три с половиной часа, затем технику его пилотирования проверил Литольф, который, «не заметив» зигзагов на посадке, дал «добро».

Теперь начальник штаба с полным основанием занимал место в строю летчиков, сознавая, что и на его долю, пусть и без участия в воздушных боях, выпадет немало хлопот и забот.

— Эскадрилья «Нормандия» к инспекторской проверке готова! — четко доложил Тюлян.

— Майор Тюлян — на старт! — командует генерал Пети.

Трещит тридцатиградусный мороз. Снег под ногами поскрипывает, рассыпается, будто сахар. Пар от дыхания сизым инеем оседает на меховых воротниках курток.

— Мой командир, самолет к вылету готов! — взял под козырек сержант Калорб.

— Отлично, Жан! Сейчас проверим твою работу в воздухе.

— Надеюсь, останетесь довольны.

— Посмотрим.

Это «посмотрим» в свое время в корне изменило судьбу Жана. В Раяке он служил в бомбардировочной авиации. Как-то Тюляну случилось наблюдать его работу. Понравилась.

— Мне потребуется такой механик в России, — сказал он.

— Исключено, — ответил Калорб. — Никто меня в группу истребителей не отпустит и не зачислит.

— Посмотрим.

Тюлян доказал, что он человек дела, слов на ветер не бросает. Так жизненные пути двух Жанов скрестились на советском самолете.

Комэск занял место в кабине, механик помог ему надеть и пристегнуть лямки парашюта, закрыл фонарь. Хорошо прогретый мотор завелся сразу. Тюлян опробовал его на низких режимах, разведя руки в стороны, показал: «Убрать колодки!» И вот уже, оставляя за собой высокий снежный шлейф, машина устремилась на старт.

Волнующий момент! Переживает Калорб — не подвел бы двигатель. Тревожатся летчики — не сорвался бы пилотаж. Озабочены члены комиссии — все ли пройдет благополучно? Как-никак впервые в истории французские летчики держат экзамен перед представителем советского командования. Полковник Левандович думает: «Нормандцы» — народ честолюбивый; Тюлян весь выложится, но покажет себя». А Жан, взмывая в небо, размышлял! «Русские люди добрые, участливые, но, когда требуют интересы дела, их принципиальность ничто не поколеблет: подавай товар лицом — и все тут».

Управляемый твердой рукой, Як-1 стрелой вонзается в голубую высь, легко достигает трехтысячеметровой высоты. Там, резко опрокинувшись, истребитель под прямым углом камнем несется к земле. Такого крутого пикирования многие из присутствующих вообще никогда не видели. Может, что случилось? Или еще случится? Ведь неспроста существуют различные ограничения в скорости и перегрузках.

А Тюлян, упоенный полетом, сознавая, что ему подвластна высота, ощущая легкость управления машиной, как будто забыл обо всех допусках инструкции. Когда, казалось, еще несколько секунд — и неминуемо машина врежется в землю, Як-1 вдруг резко изменил траекторию и, дав просадку, снова взвился вверх, ушел на «горку», которую завершил перевернутой петлей, далеко не простой для исполнения из такого положения. Затем последовал каскад других фигур сложного пилотажа. На земле раздались аплодисменты. — Отлично подготовлен командир эскадрильи! — удовлетворенно констатировал Левандович. — Если и остальные так летают, можно советовать врагу избегать схваток с французами…

В следующее мгновение полковник осекся, встревоженно умолк. Тюлян, заходивший на посадку, начал вытворять невероятное: с выпущенным шасси на бреющем снова принялся за пилотаж. «Бочка», еще одна, боевой разворот, переворот через крыло, «мертвая петля». Это было сродни цирковым трюкам. На аэродроме все затаили дыхание. Переживали и за исход рискованных экспериментов, и за то, какой будет реакция членов комиссии.

Но вот Тюлян «смилостивился» — прямо с петли пошел на посадку.

Генерал Пети, увлеченный столь необычным зрелищем, забывшись, восхищенно захлопал в ладоши. Он не знал авиации, не представлял в ней границ дозволенного. Но никто, в том числе и полковник Левандович, не захотел его разочаровывать, разъяснять, что к чему. Так воздушные проделки сошли Тюляну с рук.