Джули & Джулия. Готовим счастье по рецепту - Джули Пауэлл

Надеюсь, ее муж не видел этого послания.

Я не знала, что ответить на ее излияния, поэтому не ответила ничего, выключила компьютер и вернулась на кухню. Решив, что если Эрик с Хитклифом и Салли так сильно задерживаются, значит, это хороший знак, и я открыла книгу на той странице, где описывался процесс извлечения костного мозга.

«Поставьте кость вертикально и рассеките резаком», — как всегда, с невозмутимой уверенностью писала Джулия. Кое-что в этой фразе меня смутило, а именно: у меня не было резака. Вскоре в голову закрались и еще кое-какие сомнения.

В этот момент распахнулась дверь. Эрик с Хитклифом ввалились в квартиру, как полярники, вернувшиеся с сорокаградусного мороза. Эрик нес перед собой пакет, как бесценный образчик льдины. Он, безусловно, ожидал, что в благодарность его расцелуют, а может, и кое-что еще.

— Кто добыл кость? — проревел он.

— Неужели нашли?

— А то! — Он захохотал и даже исполнил победный танец. Хитклиф улыбнулся краешком губ и, к чести своей, не закатил глаза.

— А Салли вы что, на кость обменяли?

— Что?

Хитклиф объяснил:

— Она передумала. Ей не захотелось потом тащиться домой на метро.

Я вздохнула. Я так и не поцеловала Эрика, и он почти испугался, что его ожидания получить благодарность рассыпались в прах.

— Ну, может, это и к лучшему.

— Почему?

— Мы сейчас будем извлекать мозг, — ответила я, окинув их безумным взглядом. — Вряд ли Салли захотела бы при этом присутствовать.

Мой самый большой нож был ножом для мяса с зазубренным лезвием шириной примерно в полтора дюйма в самой широкой части и длиной дюймов девять. Раньше этот нож казался мне гигантским и пугал меня, но, ударив им разок по кости, я поняла, что он совсем никуда не годится.

Джулия, наверное, сильна, как десять секретарш, — процедила я. — Ей бы в крестоносцы податься да рубить неверных. «Рассеките резаком». Как же!

Эрик с Хитклифом молча уставились на кость. Эрик задумчиво подпирал рукой подбородок, Хитклиф чесал затылок.

Пару лет назад Хитклиф жил с нами в Нью-Йорке. Тогда он попросился на наш диван на пару недель, пока не подыщет себе квартиру, но в результате прожил с нами целый год. Звучит хуже не придумаешь — женатая пара и шурин, поселившийся в гостиной, но на самом деле это было здорово. Они частенько готовили вместе — Хитклиф, делает такую пасту со шпинатом, колбасой и сливочным соусом, умереть можно, — мы пересмотрели кучу фильмов и в целом прекрасно проводили время. Недостаток один — за весь год секс с Эриком у нас был раз в месяц, не чаще. (Хотя по правде, Хитклиф тут был ни при чем.) С другой стороны, я могла расслабиться, пока мой муженек с братом занимались всякими домашними делами — им это нравилось, а я могла позволить себе ничего не делать. Теперь, глядя, как они пытаются решить проблему расчленения мозговой косточки, я затосковала по тем временам.

— У тебя есть пила? — спросил Хитклиф.

Двадцать минут они терзали кость пилой, которую Эрик выудил из чулана, пока не взмокли. Им удалось углубиться примерно на дюйм. Вязкая розоватая субстанция на полотне пилы выглядела ужасающе, хоть и была тем самым, чего мы добывали. При виде ее мужчины позеленели.

— Дайте-ка я сама.

Я бросила кость в кипящую воду. Я знала, что это неправильно, и Джулия меня бы не одобрила, но что мне оставалось делать? Через несколько минут я вынула кость из кастрюли и вооружилась маленьким ножиком для чистки овощей. Трехдюймовое узкое лезвие пролезало в круглое отверстие косточки, и я мучительно медленно выковыривала розовую слизь. От омерзительного скрежета возникало ощущение, будто кто-то ковыряется в моих костях. Полагаю, сравнение с исследователями дикой Африки придется здесь к месту — в «Сердце тьмы»[18] рассказывалось как раз об этом. Разве можно проникнуть глубже, чем в глубину кости? Это и есть глубина глубин. Если сравнить кость с геологической породой, это магма, бурлящая под слоем земной коры. Если с растением — это нежный мох, растущий на Эвересте и расцветающий крошечными белыми бутонами лишь на три дня в году непальской весной. А если с воспоминанием, это было бы первое, самое болезненное и тайное воспоминание, которое сделало вас такими, какие вы есть.

Но докапываясь до глубины глубин, я думала лишь о том, какая это гадость. Розовая слякоть. Не жидкая, но и не твердая, комковатая соплеобразная масса плюхалась на разделочную доску со звуком, от которого в жилах стыла кровь.

Муж с братом наблюдали за мной, словно завороженные.

— Когда-нибудь, — сглотнув слюну, произнес Эрик, — будет и на нашей улице праздник. Мы уедем из Нью-Йорка, и у нас будет свой домик в деревне, как мы всегда мечтали.

Я решила, что он заговорил об этом, чтобы меня отвлечь и заставить подумать о чем-нибудь приятном, но потом догадалась, к чему он клонит. Он еще раз сглотнул и, избавившись от тошнотворного комка в горле, завершил мысль:

— И когда это случится, мы заведем корову. Выкупим ее на бойне; спасем от верной гибели. И обращаться с ней будем очень хорошо!

— Точно, — согласился Хитклиф, — так оно и будет.

Ни к чему отрицать — я жить без мяса не могу. Но костный мозг… от одного его вида у меня возникло такое чувство, что я не имею права даже смотреть на это — нечто живое, дрожащее на моей разделочной доске. На ум приходит единственное определение — надругательство.

— Мы эту кость как будто изнасиловали. О господи, я что, произнесла это вслух?

Добыв из кости примерно полторы столовой ложки мозга, мы решили, что с нас хватит. Эрик с Хитклифом скрылись в гостиной и включили футбол, чтобы избавиться от стоявшего перед глазами омерзительного зрелища. Я бросила им вслед «расслабьтесь, слабаки» и взялась за жарку бифштексов.

Однако стоит хоть раз коснуться этой «мозговой темы», и из головы ее уже не выбросишь. Строки из книги о том «моменте, когда на поверхности бифштексов заблестит маленькая красная капля», не принесли мне избавления, зато помогли приготовить превосходный бифштекс. От вида розовой жижи на разделочной доске меня затошнило, но кроме отвращения откуда-то из глубины возникло неведомое ранее чувство. Своего рода злодейский восторг.

Когда бифштексы прожарились, я переложила их на тарелку, а в мясной сок, оставшийся на сковородке, положила костный мозг и добавила немного петрушки. В книге говорится, что мясной сок достаточно горячий, чтобы мозг дошел до нужной кондиции. Кроме того, Эрик заверил меня, что коровье бешенство через костный мозг не передается, а даже если бы и передавалось, вареный он, не вареный — все равно (что-то связанное с прионами). Но мозг выглядел чудовищно, и я на всякий случай решила подержать его на огне подольше. Потом на каждый бифштекс выложила ложечку мозгового соуса, а рядом картофельное пюре и помидоры гриль-о-фур (то есть помидоры, сбрызнутые оливковым маслом и запеченные в духовке в течение пары минут). Ужин был готов.

У меня закралось подозрение, что все эти мучения с костным мозгом напрасный труд и на вкус это особо не повлияет, но, как оказалось, зря. У костного мозга насыщенный мясной вкус, едва ли не чересчур насыщенный. После первого же кусочка этого бифштекса в голову мне пришло сравнение с умопомрачительным сексом, видимо, оттого, что с каждым днем у меня все круче и круче съезжала крыша. Но было и кое-что еще. Хотя куда уж больше? Костный мозг на вкус как жизнь, прожитая хорошо, на полную катушку. Разумеется, у коровы, чей костный мозг мы пожирали, жизнь была хуже некуда — тесные стойла и невкусная еда с добавлением антибиотиков, а может, и еще неизвестно чего. Но в глубине ее костей все же крылась способность испытывать радость от жизни. И я это чувствовала.

Говорят, что каннибалы поедают тела убиенных врагов, чтобы завладеть их лучшими качествами — силой или там мужеством. Но как объяснить тот случай в Германии, когда один парень пошел на то, чтобы другой такой же ненормальный отрезал ему пенис, пожарил и ему же скормил, — ну что за чертовщина? Что он хотел испытать, сожрав свой собственный член? Последнюю каплю удовольствия? Этот бифштекс с соусом из костного мозга навел меня на такие мысли, и за ужином я поделилась ими.

— Как будто поедаешь саму жизнь. Как будто это моя жизнь, понимаете?

— Ну что ты такое несешь, сестренка. Хотя бифштекс отменный, что и говорить.

Заяви я нечто подобное кому-нибудь из нашего правительственного агентства, я бы точно получила в ответ недоуменные взгляды и внутреннее расследование. Тем более в первую годовщину трагических событий. А вот Салли, единственная в истории религиозной школы студентка, помешанная на сексе, наверняка поняла бы меня, если бы не эта невыносимая поездка на метро через весь город. И еще Джулия, она бы меня тоже поняла.