Даша из морской пехоты - Игорь Срибный

– Эх, дожить бы… – мечтательно протянул Андрей. – До победы!

– А ты не сомневайся, милый! – Даша прислонилась губами к щеке Андрея. – Я вот нисколько не сомневаюсь, что мы с тобой доживем до победы! Ну вот нисколько! Потому что любовь – чувство гораздо более сильное, чем страх смерти, чем даже ненависть к врагу! Любовь не подвластна смерти, знай! А я очень тебя люблю и не позволю тебе умереть.

– Грустно мне, Дашуня! – сказал Андрей. – Грустно потому, что лежу сейчас здесь, отдыхаю, а мои товарищи с врагом сражаются. А мужчина… Он должен… Как бы тебе это сказать… Я сражаюсь за Родину, да! Это – главное! Но ведь помимо любви к родине… Я вот полностью осознал, что значит воевать за того человека, который стал дорог, стал ценнее жизни. Понимаешь? Я должен тебя защищать… А получается…

– Господи! – воскликнула Даша, отстраняясь. – Что получается?! Ну что ты, милый?! Ты ранен! Тяжело ранен. В бою, в котором ты защищал и меня тоже! Неужели это надо тебе объяснять?! Ты как маленький, право! Вот поправишь здоровье и снова в бой пойдешь! За меня! За Родину! За деток наших, которых мы с тобой родим! Договорились?

– Договорились, – сказал Андрей, но в голосе его совсем не было уверенности.

Даша вдруг прыснула в кулак…

– Ты чего? – Андрей удивленно посмотрел на Дарью. – Что смешного?

– Да так! – Даша смеялась. – Вспомнила… Сегодня в операционной… Наум Михайлович оперировал – он сейчас частенько сам к столу становится, поскольку хирургов не хватает. Ну, оперировали мы моряка тяжелого. А анестезии ведь нет уже давно. И спирт на вес золота. В общем, Наум Михайлович дал моряку стакан коньяку из своих личных запасов. И спрашивает: «Ты откуда же родом будешь, моряк?» Ну, тот отвечает, что из Сибири. А Наум Михайлович говорит, что, мол, я тоже из Сибири! Хотя мы все знаем, что он из Ставрополя. И продолжает: «Ну, смотри, моряк, сейчас я тебе больно сделаю. Но ты чтобы ни-ни! Понял?! Мы, сибиряки, такие! Чтобы сибиряк да боль не терпел – не поверю! Ты коли меня, куда хочешь, хоть шилом, хоть штыком, как свинью, все равно не хрюкну!» Мы все заулыбались, а санитарка молодая – Дуся, ей только шестнадцать исполнилось, та расхохоталась так, что уронила таз с грязными бинтами прямо Науму Михайловичу на ногу. Что ты думаешь, он сделал? Он вышиб Дусю из операционной коленом под зад – руки-то у него уже стерильные были… И грозно так на нас кричит: «Ну?! Кто еще хочет вослед за этой козой?!» Тут уж никто удержаться не смог – хохотали как сумасшедшие…

– А раненый сибиряк? – улыбнулся Андрей, представив себе картинку. – Раненый-то что?

– Так хохотал вместе с нами, кривясь при этом от боли. И операцию перенес геройски…

– Ты хитрая, Дашка! – Андрей продолжал улыбаться. – Я ведь знаю, зачем ты мне это рассказала! Чтобы от грустных дум отвлечь.

– Ой, мне уже пора! – воскликнула Дарья, бросив взгляд на ходики на стене. – Операция через пять минут!

Она упорхнула…

Андрей лежал, глядя в потолок, и… продолжал улыбаться.

Глава 17

– Андрюша, а как вы жили в полку? Чем занимались? – спросила Даша, поглаживая руку любимого. – Я ведь ничего не знала о тебе вплоть до твоего ранения.

– Весело жили, – улыбнулся Андрей. – Каждую ночь в секретах да в разведках. Во вражеские траншеи проберемся, под самыми неприятельскими носами, бесшумно снимем часовых и офицера ищем. Возьмем офицера – и живенько в отряд доставим для допроса… Там, где мы работали, речка горная, название у нее татарское какое-то, не помню, так ее нам приходилось вброд по шею переходить и обратно с пленным тем же путем пробираться. Дрожит несчастный «язык» – на улице ведь не май месяц, а как кинжал ему под подбородок сунешь, лезет в воду. На эти операции я брал только добровольцев – самых ловких, а главное, сильных, ведь иногда «языка» приходилось на себе тащить. Мне это занятие, честно сказать, было интереснее, чем война в окопах. Охота за «языками» всегда увлекательна и, только не смейся, напоминает мне рассказы Майн Рида или Фенимора Купера. Но, конечно, и стычки были, чуть ли не ежедневно. Вот в таком же выходе я и был ранен.

– А говорил, будто вас обучать будут штурмовому и десантному делу. Обманывал?

– Готовили к штурмовым действиям, почему обманывал? – Андрей сделал вид, будто обиделся. – Только штурмовать нам пока что нечего… Пока что наши позиции штурмуют фашисты. И десантированию с кораблей учили. Только…

– Что, Андрей? – спросила Даша, увидев, что Андрей вдруг замкнулся, помрачнел.

– Только это плохо кончилось… – Андрей скрипнул зубами так, что Даше стало страшно.

– Ты, если не хочешь, не рассказывай, милый! – Она по-настоящему испугалась за своего любимого, видя, как плохо подействовали на него воспоминания.

– Люди должны об этом знать, иначе повторы будут снова и снова. Расскажу! Командир полка решил провести учебную высадку десанта в районе Херсонесского маяка. Высаживались мы на необорудованное побережье с помощью моторных баркасов и сторожевых катеров. А до этого нам только рассказывали, как мы должны высаживаться. Теория, так сказать, преподавалась, без практики. Ни одной пробной, тренировочной высадки не было. А учение – это жестко. Это значит с полной выкладкой, с оружием, не считаясь с погодными условиями… И… Нас высаживали в шторм… Баркас с эсминца «Фрунзе» захлестнуло волной… Тут уже все равно, умеешь ты плавать, не умеешь… Моряки, нагруженные всевозможной амуницией и оружием, попав в воду, сразу камнем шли на дно вне зависимости от умения плавать. Понимаешь? Короче, из двадцати двух краснофлотцев, находившихся на затонувшем баркасе, нам удалось спаси только троих. А вот за что погибли остальные? За что?! За какую такую высокую идею?!

– О боже! – Дарья испуганно прикрыла рот ладошкой. – Это страшно… И что же, командир полка пошел под трибунал?

– Вовсе нет! – Андрей криво ухмыльнулся. – Командир полка товарищ Харичев был отстранен от командования, только и всего. Мне больно об этом вспоминать… Такая нелепая гибель… Ведь пацаны совсем – юнцы, вчерашние школьники, еще не мечтавшие даже о женщине, погибли, не испытав радости первого поцелуя.

– Ты сам-то, что, только о женщинах и думал? – спросила Даша. – У тебя других мыслей не было?

– Если честно, даже не помышлял ни о любви, ни о женщинах. Школу закончил, на флот призвали. Все мысли только о службе… Да все мы так. Мы о женщинах даже в кубрике во время отдыха не говорили, потому что никто не имел опыта женатой жизни. Все одинаковые были – юнцы. Что-то во мне проснулось, лишь когда тебя увидел. Ты почему этот вопрос задала?

– Так тебя послушать, вся беда погибших парней только в том и была, что они еще с женщиной не целовались!

– Да! Разве я не прав?! Мужчина, долго находящийся на войне, довольно скоро начинает понимать, что все лучшее, истинно ценное в жизни связано с женщинами, и, может быть, худшая из мерзостей войны заключается в том, что там нет места прекрасному полу. Женщина на войне – чужеродное понятие. А мужчина… Мужчина приходит в эту жизнь, чтобы дать продолжение своему роду. Чтобы потомство после себя оставить. Иначе зачем? Да, мы сражаемся за Родину! Но Родина исчисляет наши потери один к одному! А я считаю, что это неправильно! Вместе со мной погибнет и тот, кто должен был бы продолжить мою фамилию. Это мой неродившийся сын. И он уже никогда не родится, если убьют меня, понимаешь?! И не родятся девятнадцать сыновей у тех парней, что утонули во время учений! А значит, погибло не девятнадцать человек, а как минимум тридцать восемь! И ладно бы в бою… Так нет же… По глупости командира полка Харичева…

Дарья надолго ушла в себя…

– А я ведь думала о том же. Когда вокруг раненые, вокруг стоны и горе… У мертвых такие желто-зеленые лица. Думала, ну как тут мечтать о радости? О своем счастье. Душа рвалась… И так страшно становилось. Я не хотела сочетать любовь с этим. Мне казалось, что здесь любовь погибнет мигом. Без торжества, без красоты какая может быть любовь? А потом поняла, что те – умершие от ран… У них не было любви и уже никогда не будет детей… Значит, если Господь дает любовь, ее нужно принимать как дар Божий, а не бороться с ней.

– Каждый убитый – всегда обещание страданий и горя для того, кто ждет солдата и не знает, что он уже мертв, – сказал Андрей. – Там, на позициях под Дуванкоем, мы с тобой повидали многое. За первый же день боев передо мной прошли все мясницкие «прелести» войны. Кровь, зияющие раны, плоть, разорванная обломками костей, зловоние вывернутых кишок – говорю тебе все это потому лишь, что мои ощущения, ощущения мальчишки, который до тех пор не видел даже мирно умерших в своей постели, были весьма неожиданны. Не страх, не тошнота. Нет! Я видел, кого-то из моряков рвало. Но не меня. Меня вдруг охватила твердая уверенность: происходящему не может быть никакого оправдания! Никогда! Говорили, что подобные сцены пробуждают в новобранце дикую жажду мщения. Со мной случилось наоборот. Я безумно захотел выжить… Выжить, чтобы победить и увидеть конец войны…