Звезда Егорова - Петр Нечай

— В последнем вопросе я ничего не услышал, кроме чванства. Дескать, вот мы какие образованные, а вы нас за парту. Мне думается, при всей вашей образованности нескромно хвастать своими университетами. Товарищи вправе и обидеться. А потом, оглянитесь-ка, много ли вас, даже в одной роте, с университетами-то? Раз, два и обчелся. Для предстоящей же работы нас, подрывников, должно быть вдесятеро, а то и в двадцать раз больше. Вам, образованным, первым курсантам партизанской академии, самим придется в отрядах учить остальных. С таким-то настроением да спесью?

Наступило неловкое молчание.

— Новая мина не терпит приблизительного знания, ее постановка имеет свои особенности, которые легче усвоить, изучая не на пальцах, а на настоящих рельсах и шпалах. Мы будем ставить мины так, чтобы их никакой вражеский сапер не обнаружил день, два, неделю — сколько нам нужно. А этому можно научиться только с настоящей миной на настоящей железной дороге. Мы должны нашей миной вселить страх в оккупантов, сохранить ее для врага таинственной, неразгаданной. А для этого надо стать мастерами. — Егоров оглядел посерьезневшие лица слушателей и спросил: — Ну, есть еще желающие высказаться?

Поднялся Алексей Садиленко.

— Думаю, достаточно, товарищ старший лейтенант. Наговорились, пора и честь знать. Вы правы — не от ума, а от гонора наши доводы. Извините нас.

…Стоит жаркий июнь, воздух над Убортью напоен нежными запахами созревающих в лугах высоких трав. Устав от тренировок, а еще больше от жары, в минуты перекуров минеры с удовольствием валятся в душистую траву и, закрыв глаза, то ли дремлют, то ли думают о чем-то своем.

Вот и Алексей Егоров прилег в тени молодого, еще нежного и не колючего можжевельника, или яловца, как здесь называют эти крошечные хвойные деревца с нежным, чуть слышным горьковатым запахом и чешуйчатыми шишками. В приятной истоме Алексей слушает, как уходит из отяжелевшего тела усталость. На душе у него спокойно. Тот неприятный и скользкий разговор на садиленковском «майдане» оставил внутри какую-то занозу, но постепенно затухала обида, и, когда генерал Федоров спросил его, как идут дела на курсах, Алексей с чистой совестью доложил, что все нормально. Золотым человеком оказался Алексей Садиленко. Хитрый одессит, после того как извинился перед Егоровым за своих хлопцев, ловко повернул разговор. «Вот вы все, — говорит, — Алексей Семенович, «душечка-эмзедушечка» и тому подобное насчет химии и электричества… А вы на время отодвиньте железки и пробирки с батарейками в сторонку и расскажите об этой «душечке» так, чтобы и мы влюбились в нее, как вы. Разве ж нам не хочется, чтобы фрицы боялись ездить по железке?»

И Алексей рассказал, как минувшей зимой, во время наступления Брянского и Западного фронтов в районе Орла, партизанам Брянщины была поставлена задача сорвать переброску резервов противника по железной дороге, вывести из строя Брянский узел. Несколько крупных отрядов пытались выполнить эту задачу с прежними натяжными и нажимными минами, но гитлеровцы только усилили охрану дороги, а эшелоны продолжали идти. Вот тогда в партизанский край и были заброшены опытные образцы мин замедленного действия, а для их внедрения посланы подготовленные инструкторы. И эта далеко не совершенная прабабка нынешней «эмзедушки» оказалась серьезным оружием в руках умелых подрывников. В несколько ночей минеры установили на важнейших дорогах около двухсот новых мин. Некоторые с замедлением до полутора месяцев. И вот под самым носом у вражеской охраны начали подрываться составы.

Алексей, улыбаясь, вспомнил, как удивил самолюбивых минеров его рассказ. А он еще добавил, что теперь эти мины прислали по просьбе генерала Федорова, который понимает, насколько эта техника лучше прежней…

С того дня минеров словно подменили. И вот теперь они сами, по доброй воле, часами терпеливо ползают возле «потешной дороги» — так прозвали шутники отрезок колеи, построенной подрывниками на берегу Уборти, — споря, как лучше устанавливать мины, с часами в руках тренируются в скорости их установки, придирчиво проверяют друг у друга чистоту маскировки.

Егоров приподнялся на локти и огляделся. Курсанты отдыхали. Неподалеку, тоже под кусточком, дремал Алексей Садиленко. Непоседливый Владимир Павлов травинкой щекотал его за ухом, а Садиленко, не открывая глаз, лениво отмахивался, думая, что это назойливая муха. Спрятались в кустах два друга-подростка, Миша Глазок и Николай Слопачок, беседуют о чем-то своем, ребячьем. Вот, разровняв песок, что-то рисует на нем Всеволод Клоков. Что-нибудь изобретает. Теплеет на сердце у Алексея при виде этого неразговорчивого сибиряка. Как-то на одном из первых занятий он попросил минеров подумать, как сделать мину неизвлекаемой без подсоединения к ней разных «сюрпризов», которые усложняли постановку мин. Все промолчали. А в конце занятий к нему подошел Клоков и попросил на ночь мину к себе в землянку.

— Есть тут у меня одна мыслишка, — буркнул он.

Однако глаза Клокова задорно блестели, и было ясно, что задача затронула его инженерское самолюбие и «мыслишка», безусловно, стоящая. Он и раньше изобретал, даже создал из двух обыкновенных мин собственную неизвлекаемую мину, окрещенную партизанами «балалайкой» за то, что два ее заряда соединялись проволочкой — струной.

Несколько ночей просидели Егоров с Клоковым, думая над «мыслишкой» Всеволода, и в результате появилась на крышке новой мины «кнопка неизвлекаемости»…

Садиленко скомандовал продолжение занятий, и один за другим потянулись к полотну «потешной дороги» слушатели партизанской академии. Лишь под вечер уходили они в лагерь на обед и короткий отдых, чтобы с темнотой вернуться на полигон. И снова, теперь уже ночью, оживала поляна над Убортью. Ночи были посвящены тактике. Учились минеры приемам подхода к железнодорожному полотну, чтобы не хрустнула ветка и не зашуршала трава и ни один камешек не скатился с насыпи. Ведь вдоль колеи прохаживались бдительные часовые — свои же хлопцы, самые придирчивые экзаменаторы. Обнаружен минер часовыми — иди снова тренируйся. Обнаружена мина — тоже не надейся на снисхождение. Лишь немногим, несмотря на бдительную охрану, удавалось незаметно поставить и замаскировать мину. Партизаны, смеясь, говорили, что откосы железнодорожного полотна мокры от пота.

Каждая неудача на учениях становилась предметом подробного разбора, с добродушной подначкой, шутками и смехом. Но зато горе было насмешнику, если и его постигала неудача!

Егоров не мешал, понимая, что эти разборы полезнее иных занятий.