Всегда настороже. Партизанская хроника - Олдржих Шулерж

Все невольно рассмеялись — у Млечко свои заботы! А Млечко не понимал, что тут смешного.

— Ничего не поделаешь, придется прийти еще раз, — решил Эстержак. — Вдруг завтра прилетят?

Ломигнат, Горнянчин и Помарыня возвращались к Вартовне. Утро было прозрачное и чистое. Солнце пронизало весь лес золотыми лучами, птицы распевали на все голоса в листве деревьев. Помарыня, осунувшийся после бессонной ночи, ожил. В лощинке он нагнулся к шелковистой траве и стал собирать рукой сверкавшие на ней капельки росы.

— Говорят, цветы лучше всего пахнут на заре, — заметил Лом.

— Да! — согласился Помарыня.

На другой вечер на поляну не явился Старыхфойту, зато пришел Цыра Зподъяловчи, хотя его никто не звал. Он услыхал от кого-то, что здесь сбросят оружие, и пришел. Его оставили — пусть ждет. Ломигнат в эту ночь уснул, он храпел на всю поляну. Но его никто не будил, потому что самолета так и не было.

На рассвете они договорились, что придут еще раз, в третий и последний.

Вечером кроме вартовнинских сюда пришел один Млечко.

Вскоре появился и Эстержак.

— Оружия не будет, операция отменена, сегодня вечером об этом сообщили по радио, — объявил он.

— Как это отменена? Не может быть! Что за болтовня? — негодовал Млечко.

— Мне сказал это Хмеларж, — защищался Эстержак. — Я сейчас прямо от него.

— А почему это? — спросил Горнянчин.

— Понятно почему. Наверно, потому, что нет надежды на скорый конец войны. Снова болтают, что она протянется до зимы, — медленно обдумывая слова, произнес Эстержак.

— Что за чертовщина! — возмутился Лом. — Значит, опять на всю зиму? А мы так и будем сидеть сложа руки? Почему это они не могут сбросить нам ружья?

— Чтоб их холера побрала, — выругался Горнянчин.

Совестно им было греться у печки, дожидаясь конца войны.

По дороге домой Горнянчин, Ломигнат и Помарыня только об этом и говорили. Нужно что-то делать самим, раз уж на этих офицеришек положиться нельзя, решили они.

— А все-таки, братцы, какая-то польза от их затеи все же есть. Мы по крайней мере узнали друг друга, кто чем дышит, — сказал Ломигнат.

Верно, теперь они знали друг друга.

Учительница физкультуры липтальской школы Таня Павлиштикова была родом из Вышкова. Она познакомилась с Павлиштиком, когда он служил в тех краях, и они поженились. Позже Павлиштика перевели на его родину в Валахию, и она поехала с ним.

И хотя с тех пор немало воды утекло, Таня не утратила привлекательности. Статная, в облачке светлых как лен волос, она все лето ходила в шортах, открывавших ее мускулистые, загорелые ноги. А зимой она каталась на лыжах с гор. С мужем они жили хорошо, хоть Павлиштик и склонен был погулять.

Когда Павлиштика арестовали, Таня была со своим классом на прогулке. Она узнала об аресте мужа лишь после полудня и сразу же отправилась в липтальскую комендатуру. Это был дерзкий поступок, но, как ни странно, молодой лейтенант Духров принял ее.

Он выслушал Таню. Хотя и не так внимательно, как ей хотелось. Он все время беспокойно вертел в руках карандаш, а потом прервал ее:

— Извините, милостивая пани, вы должны понять, что речь идет об очень важном деле. Это входит в компетенцию гестапо, а туда я не имею доступа… Прошу вас понять, милостивая пани…

— Но ведь муж ничего не сделал, — снова начала Таня.

Лейтенант Духров встал и строго закончил:

— Я постараюсь выяснить, в чем дело. Это я вам обещаю.

Проводив ее до дверей, он добавил немного приветливее:

— Будет ли мне позволено навестить вас, милостивая пани?

Она поняла его слова как желание избежать разговора в комендатуре и кивнула в знак согласия.

В тот же вечер у Павлиштиков зазвенел звонок. Выглянув в окно, Таня увидела перед калиткой лейтенанта Духрова. Он пришел в парадном мундире, надушенный, держался весьма галантно. Смущенная хозяйка усиленно угощала его домашней рябиновой настойкой. Духров попивал и похваливал, а о Павлиштике — ни звука.

Таня заметила, что Духров быстро пьянеет. Она то и дело подливала ему рябиновки, но и сама вынуждена была пить. Вскоре она уже перестала смущаться и, положив руки на стол, спросила в упор:

— Ну, вы уже выяснили, что с моим мужем, пан лейтенант?

Духров отставил недопитую рюмку и, помолчав немного, сказал:

— Да, его увезли во Всетин.

— А в чем его вина? — глядя ему прямо в глаза, допытывалась она. — Можно что-нибудь для него сделать?

Духров ответил уклончиво:

— Не знаю… Может быть…

Ей показалось, что это подходящий момент, и она положила перед ним на стол приготовленный заранее конверт с деньгами. Но Духров смущенно отказался от денег. Это лишило ее уверенности, а вместе с нею и надежды помочь мужу.

Таня сидела на диване растерянная и даже не сразу обратила внимание, что Духров придвинулся к ней и прильнул к ее руке, начал целовать плечи. Лишь когда он принялся было расстегивать ей блузку, она опомнилась и оттолкнула его. Он еще раз попытался обнять ее, более настойчиво, но она снова воспротивилась. Вес это представилось ей таким гадким, жалким — и этот подвыпивший лейтенантик, и то, как она пыталась его подкупить, — все, все!

Духров тщательно отряхнулся, поправил галстук и корректно поклонился:

— Примите мои извинения, милостивая пани…

Она взглянула на него по своему обыкновению, прямо в глаза, и вдруг увидела перед собой смущенного мальчишку в офицерской форме. Она продолжала смотреть на него, и Духров, совсем растерявшись, повторил:

— Простите меня, милостивая пани!

Проводив лейтенанта к калитке, Таня вернулась в комнату, привычно привела все в порядок, разделась. И тут вдруг ощутила такую тоску по своему гуляке Павлиштику.

Рано утром к ней позвонил шофер комендатуры: «Вас просит господин комендант…» Духров ждал ее на улице, и все соседи могли видеть, как он усаживает ее в машину.

Едва автомобиль тронулся, Духров наклонился к Тане и шепотом заговорил о вчерашнем, просил прощения.

— Я сделаю для вас все, что будет в моих силах, милостивая пани, — обещал он и жал ей руку.

Во Всетине они остановились перед зданием гестапо. Духров провел Таню внутрь и оставил в коридоре возле какой-то двери. Ждала она долго. Лейтенант ходил по зданию, улаживал свои дела, а Таня все ждала. Все, кто проходили мимо, подозрительно поглядывали на нее.

Наконец Духров появился и с победоносным видом заявил:

— Бельтц вас примет. Мне удалось это устроить.

Он сказал просто «Бельтц», не называя его по званию.

Бельтц сидел за столом, он был в черном штатском костюме. Когда Таня вошла, он сказал по-чешски так, словно знал ее:

— А, это вы!

Но не поздоровался.

Это был высокий, плечистый мужчина, мускулистый, с крепкой шеей, энергичным лицом и быстрыми насмешливыми глазами.

С минуту он слушал ее, потом взглянул на часы:

— Я тороплюсь. Но вы можете проводить меня. Доскажете по дороге.

Бельтц набросил легкий плащ, небрежно надел шляпу и вышел из кабинета. Таня пошла за ним. Он неторопливо шагал по улицам города, заложив руки за спину, и слушал.

Таня просила за мужа; не может быть, чтобы он в чем-нибудь провинился, убеждала она Бельтца, это, очевидно, ошибка. Бельтц не прерывал ее. Потом заговорил — отрывисто, короткими предложениями, с длинными паузами. Он сказал, что в работе гестапо не бывает ошибок, что каждый наверняка в чем-то провинился, даже если и сам не знает причины своего ареста. Они дошли до особняка, где жил Бельтц, и он открыл калитку.

— Мы ведь не закончили наш разговор, — заметил он. — Не зайдете ли ко мне…

Таня подумала, что Бельтц, наверное, торопится домой к обеду и не следует упускать благоприятный момент, чтобы поговорить с ним в частной обстановке. Поэтому она ответила на предложение Бельтца согласием.

— Пожалуйста, — сказал Бельтц и запер за Таней калитку.

Бельтц жил в этом доме один. Войдя в прихожую, он помог Тане снять пальто и вдруг сжал ее в объятиях. Она защищалась, как могла. Этот человек вызывал у нее страх, и в то же время что-то влекло ее к нему.

— Посмотрим, что можно предпринять, — произнес потом Бельтц, закуривая сигарету. — Только дело в том, что придется кое-кого подмазать, — добавил он без тени смущения.

Она бросила на стол деньги и убежала.

Духров, как они условились заранее, ожидал ее в ресторане.

— Ну что, хороший совет я вам дал? — спросил он.

Вечером дома, когда она раздевалась перед сном, в душе Тани вдруг словно что-то прорвалось, и она разрыдалась.

Светлана гладила одежду Янека и нащупала под швом пиджака что-то твердое и плоское. Она распорола подкладку и увидела бритву. С минуту она растерянно глядела на нее, но потом ее вдруг осенило, что Янек зашил бритву на тот случай, если его заберут немцы.