Евгений Харитонов. Поэтика подполья - Алексей Андреевич Конаков

с Китаем, очевидным провалом экономической реформы, ростом цен на основные продукты питания и расстрелом в Новочеркасске)[164]. Попытка укрепить тылы в этих условиях принимает у Хрущева форму резких нападок на либеральную интеллигенцию (начатых скандалом в Манеже 1 декабря 1962 года[165]). Несомненно, эти новые обстоятельства учитывались Румневым, который, продолжая создавать явно несоветские пьесы «со сладкими танцами, с обаятельно-коварными эксцентрическими обманщиками и пикантностью появления голого человека» (492), всегда разбавлял их «идеологически правильными» постановками (в 1960 году это была «Африка», отзывающаяся на подъем антиколониальной борьбы и убийство Патриса Лумумбы, в 1962-м – «Рисунки Бидструпа» Александра Орлова, инспирированные берлинским кризисом 1961 года; кроме того, в Эктемиме разрабатывались пантомимы на темы кубинской революции, спорта и космоса). Тем не менее курирующий Эктемим Иван Пырьев все чаще выказывает неудовольствие художественной программой театра; «вы что-то все тянете на поэзию и философию», – говорит он Румневу, настоятельно советует «обратиться к киносценаристам», а периодически предлагает и собственные сюжеты – дружинники, очередь к автобусу, поиск двугривенника. Доходит до анекдотов: готовая постановка «Солдат и черт» забракована Пырьевым потому, что в ней фигурирует король; фокус в том, что один король уже есть в пантомиме «Новое платья короля», а два короля – это слишком много для советского театра. В сложившейся ситуации Румнев не может не ощущать неуклонного сужения собственного творческого пространства; с одной стороны его теснит амбициозный «художественный совет» во главе с Валерием Носиком, с другой стороны – Пырьев, как раз прекративший отношения с Людмилой Марченко, явно напуганный резкими изменениями политической повестки и все чаще воспринимающий Эктемим в качестве откровенно неудобной (и потенциально опасной) затеи.

В начале 1963 года обстановка в Эктемиме представляется явно нездоровой. Директор театра Щедринский плетет интриги против Румнева, на январских гастролях в Ленинграде Румнев (все чаще размышляющий об уходе) в очередной раз ссорится с Валерием Носиком (которого поддерживают Харитонов и Игорь Ясулович), а невестка Пырьева Людмила Шляхтур приходит на театральные репетиции в шубке, которую сам Пырьев когда-то подарил Людмиле Марченко (и отобрал назад по завершении их романа)[166].

Но пятикурсник Харитонов теперь занят совсем другими проблемами.

В марте он проваливает во ВГИКе экзамен по диалектическому и историческому материализму[167]. В некотором смысле виновником этого провала является… Владимир Высоцкий, ставший к тому времени гражданским мужем Людмилы Абрамовой. (У Высоцкого довольно теплые отношения с лучшими друзьями жены; «привет всем родным и Ясуловичу с Харитоновым», – пишет он Абрамовой в феврале 1962 года[168]; «ведь и Володя восхищался Жениными стихами», – вспоминает сама Абрамова[169].) Дело в том, что вся мастерская Ромма списывала истмат и диамат именно у Абрамовой; но в ноябре 1962 года Абрамова рожает Высоцкому сына – Аркадия и уходит в академический отпуск. Без помощи подруги у Харитонова на экзамене практически нет шансов[170] – его отчисляют из ВГИКа (с правом переэкзаменовки и восстановления на учебе в течение двух лет[171]) и, по всей видимости, лишают комнаты в общежитии. С весны 1963-го Харитонов живет в съемной квартире на улице Руставели (недалеко от общежития Литературного института)[172]; при этом, несмотря на неудачу с экзаменами, и ему самому, и его родителям абсолютно ясно, что свою дальнейшую судьбу Евгений связывает только с Москвой. Решить жилищный вопрос позволяет вступление в кооператив (для приобретения квартиры за собственный счет) – Харитонов имеет такую возможность, потому что официально трудоустроен в Эктемиме. Конечно, харитоновской зарплаты (актеры Эктемима получают 90 рублей в месяц[173]) явно недостаточно для покупки квартиры, но отец и мать (благосостояние которых продолжает расти – защитившая в 1963 году докторскую диссертацию Ксения Кузьминична ездит на собственную дачу на собственном автомобиле[174]) помогают сыну с деньгами («Они мне дом, они мне деньги, ⁄ разбаловали, дарагии», – напишет в начале 1970-х Харитонов [54]). Момент для приобретения квартиры благоприятный – в стране как раз набрало обороты массовое жилищное строительство, инициированное указом Хрущева 1957 года[175]. Кооперативный дом Харитонова, типичная для тех лет панельная пятиэтажка (хрущевка), находится на западной окраине города, в районе Кунцево, всего три года назад включенном в состав Москвы. Название района очень веселит любимую «бабусю» Харитонова – «ведь „кунка“ в Сибири – неприличное слово»[176].

Пока квартира строится, а диалектический материализм ждет пересдачи, Эктемим отправляется в очередные летние гастроли. Первая крупная остановка – Рига; все как будто бы идет хорошо, выступления удачны, публика довольна, дело двигается – и тут Румнев неожиданно объявляет труппе о своем уходе из театра. Уговоры бесполезны, заявление написано заранее (накануне отъезда из Москвы); до конца гастролей Эктемимом будет руководить Злобин[177]. В ретроспективе действия Румнева выглядят как продуманная месть – вероятно, он понимал, что без него Эктемим существовать не сможет (характерно его ядовитое замечание в мемуарах: «Театрам, основанным на сперме, долгая жизнь не суждена»[178]). Рад сложившейся ситуации и Пырьев, уже полгода мечтающий избавиться от надоевшего театра. Малоприятный и очень показательный для советских 1960-х (с их половинчатым реформизмом) момент – несмотря на повсеместный культ молодости, все важные решения в СССР по-прежнему принимаются стариками; и пока состоящий из вчерашних студентов Эктемим собирает цветы и аплодисменты на спектаклях в Крыму, Одессе, Киеве, Запорожье и Львове, его судьбу решают в Москве шестидесятидвухлетний Пырьев и шестидесятичетырехлетний Румнев[179].

Решение предсказуемо: вернувшиеся в сентябре актеры узнают, что Эктемим расформирован, а их ждет перевод стажерами все в тот же Театр-студию киноактера – довольно странную институцию, воплощающую память о культурной политике высокого сталинизма. Расцвет этого места, пришедшийся на конец 1940-х и начало 1950-х, был напрямую связан с «малокартиньем», поразившим советский кинематограф после зловещего постановления ЦК КПСС «О кинофильме „Большая жизнь“» 1946 года – режиссеры попросту боялись снимать, и незанятые актеры кино, дабы не терять профессиональных навыков, шли играть в Театр-студию. Здесь-то и обнаруживает себя труппа упраздненного Эктемима, уже успевшая привыкнуть к привольной жизни модного гастролирующего театра. Кажется, сильнее всего произошедшие события бьют по Радунской – только что игравшая главные роли, теперь она вообще не имеет права выступать на сцене (в Театре-студии киноактера для этого требуется кинообразование)[180]. Какое-то время актеры еще ведут отчаянные переговоры с Румневым (надеясь сохранить Эктемим), а параллельно – с режиссером Борисом Львовым-Анохиным (думая о переводе в Театр имени Станиславского); но ни то ни другое не приносит результатов[181]. Можно только гадать, как сложилась бы судьба Харитонова, попади он в 1963 году к Львову-Анохину – человеку,