Искры - Михаил Соколов

— Товарищи, много времени мы не виделись, и многого я не знаю, — неторопливо начал Леон, как бы собираясь, с мыслями, и неожиданно предложил: — Расскажите каждый коротко, кто что делает в своих кружках… Начинайте, Леонид Константиныч.

Рюмин пожал плечами: к чему это? Но Леон кивнул ему головой, и он рассказал, что в организации затишье и нет никаких споров, что сходки происходят хоть и редко, но регулярно, и на них читается литература и проводятся беседы, что организация состоит из пяти групп по пять человек в каждой, что типография цела, но в ней больше печатаются листовки губернского комитета, — словом, повторил все то, что говорил Леону наедине.

Леон не задавал вопросов и, едва Рюмин смолк, попросил Кулагина тоже рассказать о своей работе, а когда Кулагин закончил свое сообщение, обратился к нему с вопросом:

— Кто состоит в вашей пятерке?

— Как — «кто»? Кружковцы. И их у меня не пятерка, а десятка уже.

— Новых вербовали?

— Пять человек: мой помощник, два других конторщика и двое рабочих. Предполагаю еще троих завербовать.

— Сами вербуете?

— Сам, разумеется.

Леон косо взглянул на Рюмина, как бы спрашивая: «Как же это? А комитет где?» — и продолжал:

— Как ваши кружковцы относятся ко второму съезду?

Кулагин пожал плечами.

— Все ждут итогов второго съезда.

— Каких итогов вы ждете?

— То есть как это? — удивился Кулагин и, сняв свои синие очки, стал протирать стекла. — Итогов, так сказать, принципиальной оценки положения дел в партии и той линии, которую проповедовала «Искра».

«„Той линии“… Так… Бывшие экономисты ждут оценки линии разгрома экономистов! Интересно», — подумал Леон, но не стал больше задавать Кулагину вопросов.

— Теперь я скажу, товарищи, — заговорил он негромко, — только вам пока, не для разглашения в группах… В тюрьме мы узнали, что второй съезд закончился… расколом, — произнес он совсем тихо и обвел взглядом каждого. — Большинство съезда пошло за товарищем Лениным, меньшинство — за Мартовым.

Рюмин, Ольга и Александров наклонили головы, а Кулагин смотрел на Леона, и лицо у него то расплывалось в улыбку, то делалось серьезным.

— Позвольте… как это — «расколом»? — спросил он и улыбнулся. — Вы изволите шутить, Леон? Или… — опять сделал он серьезное лицо.

— Я не комедию представляю, а веду заседание комитета, товарищ Кулагин, — хмуро ответил Леон и встал.

— Да, но я не понимаю, о чем речь! — пожал плечами Кулагин.

— О партии речь, товарищ Кулагин, о судьбе Российской социал-демократической партии.

Кулагин вытер очки, надел их и, подвинув к себе стакан чаю, положил в него варенья и торопливо зазвенел ложечкой.

В комнату вошел сын Александрова и сообщил:

— Заяц приехал.

На этом заседание комитета и кончилось. Рюмин, Кулагин, и Ольга спрятались в коридоре. Александров убрал лишние стаканы, стулья. Выйдя на улицу, он вернулся в комнату вместе с Зайцем, а члены комитета ушли из коридора в сад.

— А-а, кого вижу! — воскликнул Заяц, идя навстречу Леону. — А я еду с земляком на рыбалку и решил твоего учителя прихватить… Может, и ты поедешь?.. Фу, как ты накурил…

— Насиделся в тюрьме без папирос, так одну за другой палю, — ответил Леон и подумал: «Неужели провокатор?»

3

В этом году на заводе Суханова была пущена тридцатитонная мартеновская печь, на завалочной площадке появилась первая завалочная машина, а для вновь построенной электростанции из Германии прибыла турбина мощностью в четыре с половиной тысячи лошадиных сил, и на станции работа закипела в две смены.

Но особенно спешно строился рельсобалочный стан. Ходили слухи, что Суханов получил крупный заказ на поставки для Маньчжурии но рельсы или что другое будут катать на новом стане, этого никто не знал, да это никого и не интересовало. Интересно было то, что на завод принимались все новые и новые люди и о снижении расценок не было больше и речи.

Рюмин начинал подозревать, что начавшееся оживление связано с политикой царизма на Дальнем Востоке, с планом создания «Желтороссии» в Маньчжурии, и однажды заговорил об этом с Леоном.

Леон насмешливо спросил его:

— Ты министром иностранных дел, что ли, собираешься быть, что тебя это так интересует? А я вот о чем думаю: Кулагин уехал в губернский комитет на совещание, а мы ничего не знаем.

— На какое совещание? — удивился Рюмин.

— Очевидно, по поводу второго съезда. Придется тебе поехать к Полякову и узнать, что там за совещание. Меня это наводит на нехорошие мысли: на совещание приглашают бывших экономистов, а мы, искровцы, оказываемся в стороне.

Рюмин устроил себе командировку от завода и уехал из Югоринска.

Леон стал ждать его. Ждал два дня, три, но Рюмин как в воду канул.

На четвертый день Леон послал Чургину телеграмму с просьбой сообщить о новостях. Вернувшись из города, он вспомнил, что на обед нет ничего, а Алена вот-вот должна прийти с работы, и принялся чистить картошку.

Когда он поставил на плиту сковородку, дверь отворилась и вошел Ермолаич.

— О, вот кого уж не ожидал! — воскликнул Леон. — Ну, здравствуйте, дядя Ермолаич! Где это вы пропадали с Вихряем?

— Отсюда не видать; шибко далеко, насилу доехали, — устало ответил Ермолаич.

— Совсем?

— Совсем… Рассчитали и там. Ну, Вихряй устроился, да ему нельзя трогаться, — в комитете он там, в Батуме, на заводе Ротшильда. А я — вольный орел, снялся и полетел.

— Ну и орел! — усмехнулся Леон. — Хотя носом ты на орла немного похож. Заострился он у тебя здорово… Садись к столу, сейчас картошка будет готова.

Леон весело разговаривал и жарил картошку, а Ермолаич наблюдал за ним и думал: «Ничего не знает…» Наконец он спросил:

— Ты что, не знаешь, какие дела творятся в комитетах?

— Нет.

Ермолаич достал из сумки и отдал Леону письмо Луки Матвеича, написанное бесцветной химической жидкостью. Леон поднес письмо к огню — и на белом листке бумаги обозначились легкие строки, адресованные Рюмину:

«Дорогой Леонид! Дела начались нехорошие. Меньшинство, во главе с Мартовым и Троцким, начало атаковать решения съезда. Не исключено, что дойдет это и до нашей губернии.

Не ждите материалов, а сообщите рабочим-партийцам. Я буду в ближайшее время. Как Леон? Дома или еще гостит?..»

Теперь Леону стали понятны и поездка Кулагина, и задержка Рюмина. «Но что же это такое: „меньшинство начало атаковать решения съезда“»? — задумался он.

— Картошка горит, повар! — Ермолаич поднялся и, взяв нож, помешал на сковородке. Потом снял короткий жакет, оправил бородку и стал рассказывать, что знал о положении в партии со слов Луки Матвеича и Вихряя.

На другой день вернулся из поездки инженер Рюмин и сообщил, что в губернском комитете еще месяц назад происходило совещание представителей местных организаций РСДРП, на котором обсуждались решения съезда, но литература, полученная из-за границы, якобы пропала.

— Думаю, что Поляков ведет действительно нехорошую линию, — заключил Рюмин свое сообщение.

Леон отдал ему письмо Луки Матвеича и задумчиво прошелся по комнате. Стало ясно, что в губернском комитете взяли верх бывшие экономисты.

Долго они советовались, что делать, и решили потребовать объяснений у Полякова. Рюмину трудно было получить вторую командировку. Леон поехал к Чургину в Александровен, а оттуда вдвоем — они выехали в губернский центр.

На явочной квартире они встретили Ряшина.

— А, какими судьбами? — удивленно воскликнул Леон.

— Освободились с Ткаченко и решили узнать о съезде подробнее. Ты видел Сергея? Он здесь.

Все обрадовались: наконец-то и эти двое были теперь на свободе, а когда пришел Ткаченко, Леон и совсем повеселел. «Ну, теперь-то мы поговорим с Поляковым!» — подумал он.

Поляков расспрашивал о суде, о том, как выступали адвокаты, и ни слова не говорил о съезде, а тем более о расколе. Чургин слушал, слушал его и наконец прервал:

— Ну, это всем приятно, что товарищи наши вышли. Давайте поговорим о вещах неприятных… Мы приехали поставить перед вами два вопроса: почему вы скрываете литературу о съезде и почему пригласили на совещание бывших экономистов — Кулагина из Югоринска, Загородного из Александровска, а не меня, Дорохова и Александрова — руководителей комитетов?

Поляков был явно смущен и, подумав немного, ответил:

— Мы созывали, так сказать, низовиков, а не руководителей. Руководителям мы просто дадим литературу, и они все поймут сами — люди грамотные. Ну, немного не по форме вышло — эта наша оплошность. Стоило ли из-за этого приезжать, ей-богу?

Но Чургина было не легко провести, и он тоном, не терпящим возражений, потребовал: