Судьба императора Николая II после отречения - Сергей Мельгунов

228

Лукомский, занимая пост хранителя музейных ценностей большого Царскосельского дворца, встретился с Керенским 31-го на обеде у коменданта дворца, бар. Штейнгеля, у которого министр имел обыкновение обедать со «всеми сопровождающими» в дни своего приезда в Царское. Эти завтраки и обеды у Штейнгеля в большом Дворце, на которые требовались из царского погреба «лучшие вина», вызывали большое негодование Бенкендорфа (его дневник).

229

У Бенкендорфа отмечено, что за переноску багажа стража потребовала по 3 рубля на человека. Со слов того же Бенкендорфа Палей говорит, что Царь дал от себя по 50 коп. на человека.

230

Керенский передает, что при отъезде из Царского А. Ф. «плакала» – это как-то не соответствует настроению, с которым А. Ф., судя по дневнику Нарышкиной, уезжала на родину «Григория».

231

Он получил его от самой Нарышкиной в Москве.

232

Со слов Бенкендорфа Палей передает, что А. Ф., влезая в вагон, упала. Для публики сообщалось, что в. кн. Михаил Ал. находился в Александровском дворце до самого отъезда, поехал затем на вокзал, где оставался до отхода поезда.

233

Временно пришлось остаться на пароходе. Лишь 13-го совершился переход с парохода в губернаторский дом.

234

Такие сведения появились в вечернем выпуске «Русской Воли».

235

Любопытен отклик, который можно найти в письме в. кн. Сергея Мих., которое приводит Воейков в воспоминаниях: «Самая сенсационная новость – это отправка полковника с семьей в Сибирь. Считаю, что это очень опасный шаг правительства – теперь проснутся все реакционные силы и сделают из него мученика… На этой почве может произойти много беспорядков».

236

Официально предъявить обвинение по негласным сведениям Керенский не мог – «я бы показался тогда общественному мнению человеком, страдающим манией преследования» («Дело Корнилова»).

237

В газетах называлось и имя Дмитрия Павловича. В воспоминании Никитина приведена копия с предписания 21 авг. главнокомандующему военным петербургским округом, касающегося ареста в. кн. Михаила и подписанное управ. воен. министерством Савинковым (газеты говорили о «личном» распоряжении Керенского). Приказывалось «задержать бывш. вел. кн. Мих. Ал., как лицо, деятельность которого представляется особо угрожающей обороне государства, внутренней безопасности и завоеванной революцией свободе, причем такового надлежит содержать под строжайшим домашним арестом, с приставлением караула, коему будет объявлена особая инструкция». Кн. Палей арест в. кн. относит к 27-му и цитирует приказ Савинкова, приводя свои цитаты в кавычках, где мотивом ареста великих князей выставляется опасность реставрации в связи с продвижением корниловских войск. Она уверяет, что из 18 офицеров, охранявших Павла Ал., 14 были за «старый режим».

238

Это послужило причиной конфликта между Зарудным и Стаалем (оба принадлежали к партии нар. соц.) и привело, в конце концов, к решению Зарудного выйти из состава правительства.

239

Недовольны были только большевики. Московский «Соц.-Дем.» 24 августа писал: «Арестовать пару безмозглых кукол из семейки Романовых и оставлять на свободе их главную опору в армии – военную клику из командных верхов во главе с Корниловым – это значит обманывать народ, это значит входить в открытую сделку с монархическими заговорщиками». Московский орган большевиков полагал, что «главный штаб контрреволюции, духовные вожди заговора» – это «партия народной свободы».

240

Перед этим Керенский сказал: «С несомненностью выяснялось одно – целью переворота не было восстановление низвергнутой династии».

241

Дело ген. Гурко рассматривалось почему-то военной контрразведкой – учреждением, ведавшим шпионажем. Тогдашний начальник этого учреждения полк. Никитин утверждает в воспоминаниях, что в этом деле по привлечению ген. Гурко по ст. 126 Уг. ул. находился «только один лист бумаги – письмо генерала Царю 4 марта». Контрразведка, по словам полк. Никитина, «состава преступления» не нашла. В газетах того времени мотив, по которому дело ген. Гурко прекращалось и арестованный подлежал освобождению, определялся по-иному: инкриминируемое письмо может свидетельствовать о подготовке к совершению действий, но это действие покрывалось изданным после 4 марта актом об амнистии. Вина ген. Гурко заключалась в том, что он выражал восхищение великодушным поступком отречения Царя и выражал надежду, что «по истечении целого ряда лет грозных испытаний взоры обратятся к наследнику».

242

Новые злоключения Вырубовой, ею описанные, являют собой яркую страницу для комментирования целесообразности плохо продуманной правительством меры высылки «контрреволюционеров» за границу в дни войны – в революционное время, когда в распоряжении власти не было налаженного административного аппарата. Вместе с тем здесь нельзя не увидеть запоздалого предзнаменования возможных перипетий, которые, может быть, пришлось бы пережить царской семье при попытке отправить ее за границу, наперекор господствующему общественному мнению. Если в Белоострове, где узнали, что в вагоне находятся высылаемые «контрреволюционеры», собравшиеся на платформе еще только «свистели и кричали», то в Рихимлякове толпа уже «в несколько тысяч солдат» держала себя более агрессивно и с «дикими криками» окружила вагон, отцепила его от паровоза и требовала выдачи «великих князей и ген. Гурко». Спасли положение приехавшие на автомобиле матросы – делегаты гельсингфорсского совета. Местный совет получил от кого-то из Петербурга телеграмму с предписанием задержать высылаемых. «Царская наперсница» и ее спутники представляли «малую добычу», но их все-таки задержали до выяснения причин высылки. В Гельсингфорсе арестованные были помещены в трюмы бывшей царской яхты «Полярная Звезда», где просидели пять суток под угрозой, что с ними будет покончено самосудом. Затем последовала Свеаборгская крепость. Здесь заключенных продержали больше месяца. В данном случае привлекает внимание не привычное уже описание (вероятно, несколько стилизованное), в котором фигурируют «озверелые матросы» и добрые гении в их среде, спасающие арестованных от произвола и насилия… Это были страшные во флоте дни реакции на корниловское выступление. Родители Вырубовой напрягли все силы и связи для спасения дочери. В печатном повествовании дочери и в рассказе матери, приведенном в воспоминаниях, проходят имена министра-председателя, военного министра Верховского, морского министра адм. Вердеревского, финл. ген.-губ. Стаховича, тов. мин. вн. дел Салтыкова, председателя Совета Чхеидзе, лидера эсеров Чернова, кн. Львова, Родзянко и др. Все они или действуют формально (кто и не отвечает), или бессильны помочь в «безвыходном положении». Приезжают в Гельсингфорс безрезультатно из Петербурга и представители советского центра Каплан, Соколов, Иоффе. Тогда по совету доктора Манухина обращаются к большевикам. Восходящая большевистская звезда – Троцкий, в предкорниловские дни бывший в «Крестах», уже председатель петроградского Совета. Достаточно было его телеграммы, чтобы «узники Врем. Правительства» были немедленно направлены из Свеаборга в Петербург. Вырубова попадает прямо в Смольный и освобождается Каменевым. Официальные органы правосудия во всем этом повествовании отсутствуют. Эта, быть может, вынужденная «летаргия правосудия» – действительно знамение времени.

243

28 августа сам Стааль заявлял московским журналистам, что арестованные властями фрейлина Хитрово, ее мать и заведующий архивом Имп. Двора Кологривов являются «жертвами» вольноопределяющегося Скакунова, представителя организации, созданной для похищения царской семьи.

244

Выяснилось, в конце концов, что это все письма сестер милосердия, работавших в госпиталях с членами царской семьи.

245

Следовательно, отпадает утверждение, что Хитрово была арестована по требованию, «солдатского комитета» (утверждение Булыгина, принимавшего участие в расследовании в Сибири дела об убийстве царской семьи).

246

Приведя этот изумительный для революционного времени документ, Дитерихс (он правильно относит его к середине месяца) не без основания вспоминает «полицейский режим» времен Плеве.

247

Мы видим, что отнюдь нельзя сказать, будто «весь сыр-бор загорелся из-за нескольких выражений в перехваченном письме фрейлины Хитрово» (Милюков). Дело началось до поездки Хитрово.

248