Судьба императора Николая II после отречения - Сергей Мельгунов

112

Щеголевым она отнесена почему-то в разряд «проходимцев», прошедших через Комиссию.

113

Муравьев примыкал к кружку «безаглавцев», возглавляемому Кусковой и Прокоповичем, которые вновь примкнули в 17 г. к соц.-дем. меньшевикам – впрочем, для того только, чтобы вскоре быть исключенными из партии. Вступил ли формально в партию Муравьев – не знаю.

114

Комиссия на практике очень определенно выделяла тех, кто имел в то время либеральную репутацию или состоял в оппозиции к правительственной политике последнего времени и был как бы в немилости (напр. Джунковский, Коковцев).

115

Об этом говорит член комиссии Романов, ставший горячо молиться за «веру, Царя и отечество» в эмиграции.

116

Когда воспоминания пишутся без документов и справок, память слишком часто делает уклоны в сторону, желательную мемуаристу и далекую от действительности. Так подчас происходит и с мемуарами Завадского. Он рассказывает, как чаша терпения переполнилась желанием Муравьева снять, секретно от автора, копии с воспоминаний Вырубовой, которые она начала писать, освободившись от заключения, при участии жены доктора Манухина. От последней и узнал о воспоминаниях Муравьев. Завадский пришел в негодование, «лишний раз убедившись, как близки приемы реакционного и революционного правосудия», решил окончательно, что Муравьеву с ним «не по пути». Что-то, очевидно, было не так, ибо в момент оставления Завадским своего поста Вырубова не только не вышла из заключения, но даже не была еще переведена из Петропавловской крепости в арестный дом, где совершенно изменились условия тюремного заключения. В Петропавловской крепости Вырубова не могла писать воспоминаний при участии «жены доктора Манухина», которая, кстати сказать, отрицает самый факт своего участия в этой работе. По словам Вырубовой, ее воспоминания были написаны за границей («писать в России было невозможно») – она в России показала только Горькому несколько страниц. Может быть, Муравьев и не был достаточно скрупулезен в использовании интимных материалов, попавших в Комиссию при обысках. Напр., он допрашивал Крыжановского по поводу его автобиографических записок. Никто в Комиссии не возражал против использования «замечательного литературного произведения», как охарактеризовал председатель записки государственного секретаря. «Вы мне льстите, – заметил Крыжановский, которого Витте называл «головой Столыпина». – Все это сырой материал, который написан и отложен на поздние годы». Допрос ген. Дубенского велся пункт за пунктом в соответствии с его «Дневником», попавшим в распоряжение Комиссии.

117

Прохождение обвинтельного акта Сухомлинова через Комиссию, которой не было придано значение судебной инстанции, впоследствии на суде вызвало возражение защиты.

118

Автор считал, что присяжные неизбежно присоединятся к мнению Носовича и Кузьмина.

На процессе Носович поддержал обвинение в «измене», правда, сделав оговорку о дефективности основных показаний Гучкова о Мясоедове, которые тяжелой гирей ложились на чашу весов, где взвешивалась судьба Сухомлинова. Гучков отказался назвать источники, откуда исходили его сведения. «Если сведения Г. не исходят из абсолютно достоверного источника, – говорил Носович, – то он совершил тягчайшее преступление. Я лично этого не допускаю». В действительности это «тягчайшее преступление» Гучков совершил.

119

Фактически раньше.

120

См. мою статью «Кровавое подавление революции», «Возр.», т. 11.

121

Корыстное испрошение высочайшего помилования для осужденных при первоначальных о том переговорах через Распутина.

122

Шингарев в своем тюремном дневнике записал: «сколько раз мы поднимали вопрос об ускорении суда или освобождении, если нет улик».

123

Миклашевский.

124

См. аналогичное показание Воейкова, переведенного в Трубецкой бастион 9 го.

125

Этот термин употребляет и Вырубова, вспоминая, как в камеру по коридору доносились стоны заключенного в темный карцер – «об его мучениях надзирательница и даже солдаты говорили с содроганием».

126

Сухомлинова также несколько раз раздевали догола, также приходили «смотреть», подсыпали однажды битого стекла в пищу и т.д.

127

Предрассудки не так легко искореняются. Манухин рассказывал, что в эмиграции, когда он захотел возразить на утверждение Керенского в «Днях» о хорошем положении заключенных в дни революции, редактор «Пос. Нов.», т.е. Милюков, отказался поместить его письмо по тому мотиву, что нельзя дискредитировать в период большевистского террора Временное Правительство.

128

Правительственная делегация, как видно из доклада Церетелли в Исп. Ком., указала кронштадцам, что «в интересах демократии вынести этот вопрос на свет гласности, что борьба с контрреволюцией, во имя которой эти аресты были произведены, может успешно поставлена, если от нее будет отметено все, что может бросить хоть какую-нибудь тень на формы, в которых она ведется… Нужно устранить возможность обвинения и упреков, что в деле офицеров допущены отступления от общих норм содержания под стражей и что не приняты все гарантии для установления виновности заключенных.

129

По словам матери Вырубовой, она в своих ходатайствах о дочери доходила лично до министра юстиции – но он встретил ее «грубо» и сказал, что «ничего сделать нельзя».

130

По словам Манухина, Муравьев просил его порекомендовать кого-либо на место Серебрянникова. Манухин предложил себя при условии, что ему не будут платить жалованья.

131

Половцев всю одиозность переносит на помощ. коменданта пор. Берса, который-де заявил, что он назначен в крепость Советом и командующему не подчинен (в воспоминаниях Вырубовой Берс фигурирует несколько в ином виде). Смена коменданта произошла легко, без всяких осложнений, после «миролюбивого разговора» с Берсом.

132

Людей «с человеческим сердцем» отмечает и Сухомлинов при описании своих тюремных переживаний.

133

«Допросы», о которых пишет Вырубова, показывают, какое неполное представление дают нам напечатанные «стенограммы», воспроизводящие лишь допрос Вырубовой 6 мая.

134

Отмечу хорошее впечатление Суханова от «светлых и чистых камер Трубецкого бастиона».

135

О »заговоре» со слов Манухина говорил Суханов. В гарнизоне будто «окончательно оформилось настроение в пользу самочинной расправы с заключенными. Избиения можно было ожидать с часа на час, и Вырубова намечена была как первая жертва».

136

Может быть, в данном случае весь сыр-бор загорелся из сообщения самой Вырубовой, услышавшей разговор в коридоре солдата Кулакова, говорившего, что надо Вырубову убить, и укравшего для этой цели два револьвера.

137

Теория и практика не всегда совпадают: перед следователем Кореневым б. военный министр Беляев предстал в генеральских погонах.

138

Впоследствии это отмечалось даже с преувеличением. Так, б. прокурор Моск. суд. палаты Чебышев, числившийся в рядах судей по сухомлиновскому процессу, писал: «За колоннами, как хор древнегреческой трагедии, беспрерывно дежурил отряд измайловцев, грозивший перебить весь состав суда, если подсудимые не будут присуждены к смертной казни».

139

Молва и иные мемуаристы широко использовали тему о взятках. Есть такой мемуарист, которому по праву можно было бы дать литературный псевдоним из фонвизинского «Недоросля» – это придворный маклер по бриллиантам и распутинский «секретарь» Симанович. Он рассказал, как был заключен в Петропавловскую крепость в качестве «заложника» и освобожден за 200 т., врученных министру юстиции Переверзеву адв. Фейтельзоном для организации «фиктивного бегства», и как остался в Петербурге, уплатив через адв. Хвольсона члену Совета Соколову 40 т. Фантазия ничем не ограничена. Более интересно сообщение, которое сделал на основании того, что он слышал от «организованных матросов» в Кронштадте, соц.дем. инт. Ерманский на конференции циммервальдцев 2 сентября: большевики Рошаль и Раскольников брали деньги за освобождение офицеров. Факт этот зарегистрирован в протоколе петерб. комитета большевистской партии за 24 сентября.

140

Другой пример Романова не более убедительнее. «Когда мы решили настоять на освобождении Штюрмера», то Керенский, прослышав об этом, «прибежал» в Комиссию и уверял, что освобождение произведет тяжелое впечатление на «широкие демократические массы» и «может взорвать правительство». Опять-таки по июльским газетам Штюрмер был привлечен за «растрату». Он был переведен в больницу в момент припадка уремии и умер 20 августа.