Знак обратной стороны - Татьяна Нартова

проводи ли его вообще?), да и подробного дневника от предка тоже не досталось. Но сейчас ему хотелось верить, что картина, репродукция которой половину жизни висела напротив его рабочего места, была не символом отчаянья, но актом сотворения чего-то прекрасного во имя освобождения от собственного ужасного прошлого.

И эти двое, что сейчас сидели рядом, напоминающие потерявшихся детей из старой сказки. Это была необычайная ответственность – говорить с ними. Ведь любая, даже брошенная вскользь фраза, могла навсегда изменить их жизнь. Роман смотрел на поджимающую губы женщину, на то, как она крутит в руках пустую кофейную чашку, и струна, соединяющая их сердца, тревожно колебалась. Он так много раз видел ее в своих видениях, но когда Лера во плоти предстала перед Романом, она показалась ему совершенно нереальной и далекой. Сандерс боялся ее. Она напоминала мыльный пузырь, тонкостенную фарфоровую вазу, нежный стебель цветка. Неловкое прикосновение – и все сломается, разлетится на осколки, превратиться в тлен. И хотя Добраслав был болен, хотя он стремительно катился к той грани, что разделяет мир живых от мира покойников, но именно его жена сейчас была гораздо уязвимее. Он умрет, но ей предстоит жить. И от того, что и как скажет Роман, будет зависеть вся ее оставшаяся жизнь. Поэтому, несмотря на усталость, несмотря на колющую боль в висках, несмотря на распухший язык и саднящее горло, Сандерс продолжал, подбирая каждое слово, говорить.

На стол были выложены книги. Одна – черная, напоминающая справочник некроманта. Другая, в потертой винно-красной обложке. Зашелестели страницы, глаза торопливо начали перескакивать со строчки на строчку.

– Они… могут мне помочь? – оторвавшись от рассматривания знаков, спросил Слава.

– Ваш случай… – снова заговорила Алиса. – Не думаю, что методика Шилле будет полезна. Символы, которые он разработал, а точнее, собрал с помощью своих наблюдений за различными больными, предназначены для облегчения фобий, неврозов, маний. Это область психологии, на крайний случай, психиатрии, но никак не нейрофизиологии. Простите, мне бы хотелось сказать что-то утешающее. Но… мы должны трезво подходить к нашим возможностям.

– Погоди, – неожиданно перебил ее брат. – Эпилепсия.

– Что – эпилепсия? – обернулась в его сторону невролог.

– Ты говорила, что многие психические заболевания обоснованы именно неправильной работой мозга. Скажем, та же эпилепсия, которую ты у меня вечно подозреваешь…

– Да не подозреваю я у тебя никакой эпилепсии!

– …она связана с излишним возбуждением нервных клеток, так? – продолжал развивать мысль Роман.

– Ну? – бесстрастно выдала все еще ничего не понимающая Алиса.

– Котелки гну, – возмутился гость. – Конечно, я не такой ученый, как ты, но даже мне понятно, что электричество, оно и в Африке – электричество. В случае Доброслава оно просто не доходит до места. Его проводки повреждены, и ток не идет. Но ведь возможно, не знаю… найти какие-то обходные пути, перенаправить сигнал по другим, как это называется? Аксонам?

– Да, – несколько недовольно ответила врач. – Ты не такой ученый. Не все так просто, Рома. Не все можно свести к простейшим «плюс, минус – замыкание». Так называемые проводки устроены намного сложнее, в проведении сигнала участвует целая куча различных соединений. Это сложный физико-химический процесс, контролировать который практически невозможно.

– Но ведь мои видения ты тоже считала невозможными? – Добил последним аргументов сестру Роман. – Однако же я вижу то, что не видят обычные люди.

– И что вы видите? – с подозрением уточнила Лера.

– Будущее. Вероятное будущее. Будущее, которое, скорее всего, не случится. Я вижу обратную сторону чужого выбора.

Порой, самое невероятное одновременно является и самым очевидным. То, о чем рассказывал Сандерс, больше походило на бредни наркомана. Но Лера глядела на сутулящуюся фигуру, на переплетенные между собой длинные артистичные пальцы, и миниатюрные льдинки недоверия в ее глазах постепенно таяли. В облике этого мужчины не было ни единого намека на чудаковатость. Обычный свитер с высоким воротом, строгая прическа, и только татуировка, которую Роман с некоторой застенчивостью продемонстрировал супругам, была странной. И то, набили ее на руке, а не, скажем, на ягодице. Перед Лерой сидел не Вольф Мессинг, и не слепой провидец, вроде знаменитой Ванги, а обычный человек. Она не верила ни в первого, ни в предсказания второй. Но этому, то и дело потирающему переносицу слишком большого носа, мужчине доверилась. Не потому что то, о чем он рассказывал, было похоже на правду, но вопреки собственным предрассудкам. Лера все еще помнила Сандерса, сидящего за складным столиком, убранным черной скатертью. Помнила, как он одну за другой раскладывал перед ней карты, но самое главное: помнила тот взгляд, который невозможно было ни подделать, ни воспроизвести. Будто сам предсказатель остался в этом мире, а душа его устремилась в иной.

– Но почему мы? – вырвалось у Доброслава. – Почему именно наши решения так важны для вас?

– Для меня? Нет, нет. Вы не правильно поняли. Я даже не подозревал о вашем существовании, пока мы не столкнулись на дне города. Это как… Знаете, когда мне было лет пять, я впервые узнал о медузах. До этого я даже слова такого не слышал, а если и слышал, то не придавал ему никакого значения. А тут в какой-то передачке про подводный мир увидел этих медуз. И эти прозрачные «зонты» так поразили мое воображение, что я на протяжении нескольких дней не мог ни о чем другом думать. У меня не было цели найти вас. Выходя в тот день из дома, я беспокоился только о том, какую куртку надеть, чтобы не замерзнуть и не запариться. А потом, проходя мимо, увидел спорящую с продавцом пару. Я, знаете ли… км-м… интересуюсь искусством.

– Вы – художник. – Разоблачила собеседника Лера. – Я читала о вас статьи.

– Даже так… – сник Сандерс и тут же весело рассмеялся. – У вас такой обвиняющий тон, будто я не рисованием занимаюсь, а пожираю младенцев. Да, есть за мной такой грешок. Каюсь, на ярмарку я пошел, чтобы узнать результаты одного эксперимента. И вы, можно сказать, стали его частью.

– Наборы открыток, – понял теперь и Доброслав. – Лех Сандерс… Роман Александров. Это ведь один автор, так? Это ведь вы?

– Мне стало любопытно, что собой представляют люди, предпочитающие скромную мазню неизвестного автора так яро рекламируемым работам одного из самых модных местных живописцев. За весь день, что я бродил от палатки к палатке, только вы взяли карточки Александрова. Но это так… к сведению. Это ни коим образом не делает вас особенными. Я ведь догадываюсь: дело не моих картинах, вас просто раздразнили рассуждения продавца. И все же, в тот момент, когда вы положили в свою сумку коробку с карточками,