Обитель любви - Жаклин Брискин

Но, глядя сейчас на Лайю, которая, послюнив большой и указательный пальцы, пыталась подвить свои кудряшки, он чувствовал к ней лишь жалость.

«Неудивительно, что моя логика недоступна Баду, — подумал он. — Я сам себя не понимаю».

В коридоре все стихло. Дверь открыл шериф в форменном кителе цвета хаки. Кингдон и Лайя поднялись.

— Миссис Вэнс? — спросил шериф.

— Я готова, — сказала Лайя.

— Удачи! — шепнул Кингдон.

Она вздернула подбородок, глаза ее храбро сверкнули, — этому трюку ее обучил Падрейк Хорти, — и она произнесла:

— Думаю, мне нечего опасаться.

Слушания в суде присяжных ни к чему не привели. Собрание именитых граждан Лос-Анджелеса не нашло достаточных оснований для того, чтобы обвинить кого-либо в убийстве Дэвида Манли Фултона.

В Голливуде думали по-другому. Но в сентябре этот скандал затмило громкое дело Толстяка Арбакла[36]. Он был обвинен в убийстве киноактрисы Вирджинии Раппе. Заголовки в различных газетах располагались в следующем порядке:

ОРГИЯ АРБАКЛА В ГОЛЛИВУДЕ, ЧУДОВИЩНОЕ ИЗНАСИЛОВАНИЕ В ГОЛЛИВУДЕ и, наконец, ГОЛЛИВУДСКИЙ ЗЛОДЕЙ ТАНЦУЕТ, ЖЕРТВА УМИРАЕТ.

После этого скандала в кино наступил кризис. Кассовые сборы заметно оскудели. Ярые конкуренты — такие, как Маркус Лоев, Уильям Фокс, Адольф Цукор, Карл Лэмль и Джакопо Римини, — объединились, объявив перемирие, и основали Ассоциацию кинопродюсеров и кинопрокатчиков Америки. Возглавить ее они попросили Уилла Хейса. Он брал взятки — наличными — от бизнесменов, которые хотели воспользоваться его политическим влиянием и пропихнуть красивого и компанейского Уоррена Г. Хардинга[37] в Белый дом. Руководителям киностудий было наплевать на аморальность политических и финансовых затей мистера Хейса. Для них было важно то, что, будучи на посту почтового министра, он ввел жестокую цензуру.

Придя в кино, Уилл Хейс торжественно поклялся, что фильмы станут «чисты, как сознание младенца, девственны и непорочны». Он и его люди просматривали каждый метр отснятой кинопленки и беспощадно вырезали полуобнаженные женские прелести и даже малейшие намеки на основную физиологическую функцию человека. Хейс самолично составил своего рода «моральный кодекс», которым с тех пор руководствовались при заключении всех контрактов в мире кинобизнеса. Он передал продюсерам «черный список» с фамилиями ста семнадцати актеров и актрис с подмоченной репутацией. От бедняг — где тайно, а где и явно — киностудии старались избавиться. Список прозвали «Книгой обреченных».

Фамилии Кингдона в нем не оказалось.

А Лайе Бэлл не повезло.

Когда она узнала о том, что ее имя попало в «Книгу обреченных», для нее это было таким ударом, с которым не смог бы сравниться никакой обвинительный приговор. Лайя обосновалась в Голливуде, не обладая ни талантом, ни манерами, ни красотой, но не признавала никаких своих недостатков. Для нее вся жизнь заключалась в рулоне целлулоидной пленки, которая крутится в проекторе. Она старалась, интриговала, пускалась во все тяжкие, залезала в постель к каждому, кто мог бы помочь ей попасть на съемочную площадку. «Книга обреченных» лишила ее всего, чем она жила и дышала, лишила ее жизнь смысла.

За несколько месяцев до того, как увидела свет злосчастная «Книга обреченных», произошло событие, которое гораздо более сильно повлияло на дальнейшую жизнь в Лос-Анджелесе.

Три-Вэ в каске и с закатанными рукавами рубашки, обнажавшими его загорелые волосатые руки, сидел на корточках на своей бурильной платформе на Сигнал-хилл. Он смотрел на участок Шелла. Во время обычной работы по защите от грунтовых вод бригада Шелла внезапно обнаружила, что в пробуренной скважине нефть поднялась на семьдесят футов. Слух об этом мгновенно разнесся по соседним участкам. Шелл был вынужден возвести высокий забор, чтобы зеваки не снесли его вышку. Люди осаждали этот забор, оставляя неподалеку свои машины.

Глядя на эти запыленные авто, Три-Вэ улыбался. Ему вспоминались давнишние опасения Бада, что их неочищенная лос-анджелесская нефть, столь богатая бензином, который тогда считался примесью, не найдет сбыта. А по поводу «экипажа, работающего на бензине» Бад сказал, что это вполне возможно... когда-нибудь в двадцать четвертом веке.

Три-Вэ встал и потянулся. На платформе горкой лежала вырытая земля. Он уставился на нее. Буровая установка работала сама по себе. Солнце стояло в зените. Осторожно ухватившись за нагретую рукоятку мозолистыми руками, Три-Вэ взял лопату. Он медленно погрузил ее в вырытую землю. Его бородатое лицо приняло сосредоточенное выражение. Он кинул несколько комков в кадку с водой. На ее поверхности тут же появилась масляная пленка.

Работавший рядом инструментальщик вытер потный лоб рукавом и подошел посмотреть. Он воскликнул:

— Следы нефти!

Да, что ни говори, это было хорошим предзнаменованием.

А спустя четверть часа из недр земли донесся глухой рокочущий звук, который угрожающе нарастал.

Три-Вэ понял, что это. Поняли и трое рабочих дневной смены. Они спрыгнули с платформы и бегом бросились вдоль забора Шелла вверх по склону холма, ломая ногами сухие сорняки.

Над самым верхним блоком бурильной установки Шелла в небо рванулся мощный черный гейзер. Он достигал более ста десяти футов в высоту. Рабочие бригады Шелла пустились в дикий пляс под этим черным душем, они сжимали друг друга в объятиях и радостно кричали, но крики мгновенно заглушал рев бьющей струи. Столпившиеся за забором зеваки тоже кричали, всех их, незнакомых людей, объединяло сейчас чувство благоговейного восторга, ведь они присутствовали при историческом моменте...

У Три-Вэ машинально сжимались и разжимались кулаки. Вокруг собралась вся бригада.

— Черт возьми, Три-Вэ! Ты станешь миллионером, самым богатым человеком в Лос-Анджелесе!

— Десять акров этакой землицы! О Иисус, десять акров такого богатства!..

Три-Вэ выбрался из толпы и побежал в небольшое кафе, приткнувшееся у подножия холма. Зал был пуст. Владелец, бывший моряк торгового флота, и посетители толпились сейчас у участка Шелла и ликовали вместе со всеми. Три-Вэ достал из кармана истрепанный листок бумаги с загнувшимися краями, захватанный грязными пальцами. Написанный на бумаге телефонный номер с трудом читался.

Тесса недавно провела телефон к себе в кабинет. Услышав на другом конце провода ее голос, он спросил:

— Ты помнишь эти строчки: «Как мотылек к звезде стремится, как ночь стремится к утренней заре, в печали тяга зародится к тому, что вдалеке»?