Эрос за китайской стеной - Артём Кобзев

Ли Мин взял чарку и, встав на колени, выпил до дна. Се Сида велел Циньтуну поднести ему еще.

— Ты, может, есть хочешь? — спросил Боцзюэ. — Вон на столе сладости остались.

Се Сида подал ему блюдо жареной свинины и утку. Певец взял блюда и пошел закусывать. Боцзюэ подхватил палочками полпузанка и сунул ему со словами:

— Сдается мне, ты таких кушаний в этом году и не едал. На, попробуй.

— Ну дай же ему все, что есть, — вмешался Симэнь. — К чему на столе оставлять?

— Ишь какой! — возразил Боцзюэ. — После вина проголодаюсь, сам еще съем. Ведь рыба-то южная. В наших краях в год раз и бывает. В зубах застрянет, потом попробуй понюхай — благоуханье! Отдай — легко сказать. Да такую и при дворе вряд ли пробуют. Только у брата и доводится лакомиться.

В это время Хуатун внес четыре блюдца — с водяными орехами, каштанами, белыми корнями лотоса и мушмулой. Не успел Симэнь к ним притронуться, как Боцзюэ опрокинул блюдце себе в рукав.

— Мне-то хоть немножко оставь, — сказал Се Сида и высыпал в рукав водяные орехи.

Только корни лотоса остались на столе. Симэнь взял корешок в рот, а остальное отдал Ли Мину. Он наказал Хуатуну принести певцу еще мушмулы, Ли Мин спрятал ее в рукав, чтобы угостить дома мамашу. Полакомившись сладостями, он взял гусли и заиграл.

— Спой «Там, за перилами, цветы и радость», — заказал Боцзюэ.

Ли Мин настроил струны и запел:

У пруда на свежей травкеПо перилам нервно я стучу,Кому сердечные муки поведать?Молчат цветыИ мотыльки безмолвны.Разлука мне душу терзает.Дух Весны, почему милого не задержал?Мне тяжело: опадают цветы, летит ивовый пух,Нежно льнут к цветам мотыльки,Все как и прежде кругом,Жизнь ликует, как и всегда.Какая тишина! Был бы милый рядом!Помню: в начале весны мы расстались.Яблони только начинали цвести,Едва-едва раскрывались бутоны.Неожиданно разнеслось гранатов благоуханье,Погрузился красный лотос в глубину пруда.Пришла жара. Без веера ни шагу,А вот и ветер налетел на золотые хризантемы,Сорвал листья, оголил платаны.Зимние сливы уже зацвели, падают снежинки.В теплых дворцах благовонья струят аромат.Сколько за год дум! Сердце гложет досада.Где мой милый, узнать бы,Страдает один-одинешенек,Где томится в тоске?Радость первой встречи, потом тяжкие вздохи.Упускают молодые юные годы любви.Пока весна, мы все безмятежны,Но страшит нас сумерек приход.Нас посещает в сумерки досада.Тосковать несчастной мне одной,Благовония курить,С кем ложе мне делить?Ночь бесконечно длинна,А постель холодна, холодна.Я, как и ты, почиваю одна.Надеюсь на свиданье лишь во сне.

На мотив «Коробейника»:

Сбудется когда-нибудь жизни мечта,Мы, Небу благодарные, свадьбу сыграем.В этой жизни нам обоимСоюз счастливый предначертан,А пока мы в одиночестве тоскуем,Печалью жжет наши сердца.

Заключительная ария на мотив «Сладостной мечтой упоена»:

За прошлые грехи страдаю,Терзает душу мне тоска.Помню, клялся горячо под звездоюЮноша пылкий, бросивший меня.Когда в любви сольемся однажды,Устроим счастья пышный пир.Не расстанемся навек мы тогда.Под пологом рядом забьются сердца.Не забудь же, как страдала я!

В тот день пропировали до самых фонарей. Боцзюэ и Сида дождались, когда им подали горошек с рисом, стали собираться.

— Ты завтра занят, брат? — спросил Боцзюэ.

— Да, с утра еду на пир в поместье смотрителя гончарен Лю, — отвечал Симэнь. — Их сиятельства Ань и Хуан вчера приглашали.

— Тогда Ли Чжи и Хуан Пин пусть послезавтра придут, — говорил Боцзюэ.

Симэнь кивнул головой в знак согласия. — Только пусть после обеда приходят, — добавил он.

Боцзюэ и Сида ушли. Симэнь велел Шутуну убрать посуду, а сам направился к Юйлоу, но не о том пойдет речь.

Симэнь встал рано, позавтракал и, нарядившись в парадное платье, с золотым веером в руке верхом отбыл не в управу, а на пир к смотрителю гончарен Лю, который жил в поместье в тридцати ли от города. Хозяина сопровождали Шутун и Дайань, но не о том пойдет речь.

Воспользовавшись отсутствием Симэня, Цзиньлянь договорилась с Пинъэр, чтобы та добавила к трем цяням, полученным от Цзинцзи, своих семь цяней. Они велели Лайсину купить жареную утку, пару кур, на один цянь закусок, а также жбан цзиньхуаского вина, кувшин белого вина, на один цянь пирожков с фруктовой начинкой и сладостей, а его жене приказали готовить стол.

— Сестрица! — обратилась Цзиньлянь к Юэнян. — Тут как-то падчерица выиграла у зятя три цяня. Сестрица Ли семь добавила. Вот мы и решили угощение устроить. Сестрица, приглашаем тебя в сад.

Сначала Юэнян, Юйлоу, Цэяоэр, Сюээ, падчерица и Гуйцзе пировали в крытой аллее. Потом вино и закуски перенесли в самую высокую в саду беседку спящих облаков, где одни играли в шашки, другие метали стрелы в вазу. Юйлоу с Цзяоэр, падчерицей и Сюээ поднялись в терем любования цветами и, опершись на перила, смотрели вниз. Их взору предстали цветник из пионов, клумбы гортензий, яблоневая веранда, беседка алых роз, беседка вьющихся роз и розарий. Словом, тут всегда благоухали цветы, круглый год ликовала весна.

Когда они вышли из терема в беседке спящих облаков, Сяоюй с Инчунь продолжали угощать Юэнян.

— Что ж мы зятюшку-то не позвали? — вдруг вспомнила она.

— Его батюшка за город отправил, — пояснила падчерица. — К Сюю за деньгами поехал. Скоро, наверно, воротится.

Немного погодя появился Чэнь Цзинцзи. Одет он был в легкий халат из темного шелка, обут в прохладные туфли, над которыми виднелись светлые чулки, на голове красовались четырехугольная шапка с кистью и золотая шпилька. Поклонившись Юэнян и остальным хозяйкам, он сел рядом с женой.

— Я от Сюя серебро привез, — докладывал он хозяйке. — Две с половиной сотни лянов в пяти слитках. Юйсяо убрала.

Налили чарки. Вино обошло несколько кругов. Царило веселое настроение. Юэнян с Цзяоэр и Гуйцзе сели за шашки. Юйлоу, Пинъэр, Сюээ и Цзинцзи с женой пошли любоваться цветами. Лишь Цзиньлянь, укрывшись за горкой в банановой чаще, с белым круглым веером развлекалась ловлей бабочек. Неожиданно сзади нее очутился Цзинцзи.

— Вы ловить не умеете, матушка, — вдруг сказал он. — Давайте я вам поймаю. У бабочек ведь тот же нрав, что и у вас. Тоже мечутся вверх-вниз, покоя не знают.