Собрание сочинений в десяти томах. Том 3 - Юзеф Игнаций Крашевский

Взяв прялку, что стояла у стены, старуха медленным шагом направилась к излюбленному месту. Власт остановился около нее.

Приготовляя лен и веретено, старуха все время смотрела на внука, как будто соображая, с чего начать разговор. Вид был у нее недовольный и сердитый.

— Двенадцать лет, — проговорила она наконец, — двенадцать лет — это страшно долго. Я совсем состарилась, а из тебя немцы успели всю кровь выпить. Ох, не может быть, — вздохнула она, — чтобы ты не изменился: этого быть не может.

И она пристально посмотрела на него.

— Ты заразился их чарами и стал немцем. Кому неизвестно, что птица, родившаяся в клетке, не похожа на выросшую на воле. Так и с тобою стало. Да, да, не оправдывайся; я стара, много видела на своем веку и умею читать в глазах человека. Не дождавшись ответа от Власта, она продолжала:

— Но теперь все это надо тебе забыть, Властек! Я тебя вынянчила, я учила тебя ходить и говорить, словом, ты наш, наша кровь; все остальное забудь!

Старуха на минуту задумалась.

— Будто мы не знаем, чему немцы учат! У них люди забывают о своих богах, но мы здесь этого не потерпим! Знаешь, Властек, там, на Поморье, приходил человек с новым богом, но его убили… И хорошо сделали, очень хорошо… Наша земля нашим богам принадлежит, а чужих нам не надо и никогда им здесь не. господствовать. Немцы посылают вперед своего бога завоевать наши земли, а нас делают своими рабами! Да, мы это хорошо понимаем!

Старуха умолкла и начала вытягивать длинную нить, кивая все время головою, как будто ожидая возражения внука, но Власт не отвечал. Разные думы приходили ему в голову, но он не знал с чего начать.

Молчание внука не понравилось старухе и дало ей повод думать, что она не ошибается, подозревая внука в измене.

— Послушай, Власт, отец и радуется твоему возврату, и тоскует о том, что ты изменился. Ведь когда ты был мальчиком, ты не мог усидеть дома, все время был на лошади да с копьем, в избу тебя загнать нельзя было. Помнишь ли, как ты метко попадал на лету копьем в птицу, а теперь ты бы сумел это проделать?

— Теперь я все это забыл, но поверьте, милая бабуся, я зато научился многому полезному, что и здесь пригодится: как пахать землю, как вести хозяйство, как строить каменные дома.

Старуха, услыхав это, вышла из себя:

— Мы не пахари! Это дело мужика, — сказала она. — Сын жупана не занимается землепашеством: для этого имеются батраки и парубки — и хлеб будет. Ваше дело конь, копье и праща.

Власт молчал, а старуха продолжала бормотать про себя, и, устремив на внука свой взор, опять начала прясть.

Продолжать со старухою разговор Власту не хотелось. Юноша уже собирался уйти, но старуха снова заговорила:

— Убили того на Поморье — да, убили, — говорила старуха будто про себя. — Хорошо сделали: изменник хотел своих в рабство немцам отдать. Сердце копьем пробили, а голову камнем разбили. Тело волкам бросили. Хорошо сделали!

Все это говорилось для того, чтобы напугать внука, но, взглянув на него, она увидела, что юноша улыбается.

— Спасибо вам, милая бабуся, за предостережение, — ответил он, наконец, — знаю, что от чистого сердца вы все говорите, но я пришел сюда по доброй воле, уверенный, что меня здесь ждет тяжелая жизнь… Тоска и любовь привела меня сюда… Еще раз спасибо!

Старуха погрозила пальцем.

— Мы оплакивали тебя, мы тебя любили, но знаю: хотя ты и наш, мы твоих нововведений не потерпим, нет! Такова я, таков твой отец и все здесь.

Сказав это, она, постучала своим веретеном в стену, как бы давая кому-то сигнал и, действительно, немедленно показалась в дверях дома Гожа. Увидев брата, она позвала его и отправилась с ним в сад.

Ей страшно хотелось поговорить с ним. Пользуясь случаем, она начала обо всем его расспрашивать. Власт смотрел на Гожу смущенный.

— Если б ты знал, Властенек, — проговорила она, — сколько мы здесь слез проливали, когда тебя немцы похитили. Бедный отец не мог забыть того, что он, будучи ранен, не сумел защитить тебя. И кто бы подумал, что ты к нам вернешься? Только мне одной это иногда казалось возможным. Рассказывай же, как тебе жилось среди немцев, мучили ли они тебя?… Я хотя вчера вечером и слушала твой рассказ, но как будто ты не все поведал отцу, а мне ты можешь все говорить.

Власт смотрел на сестру с улыбкою.

— Исподволь все расскажу, — начал он, — сразу трудно передать, милая сестрица. Первые месяцы плохо жилось, остригли, как раба, и заставили исполнять тяжелую работу. Сначала меня заставили топить печи, спать на голом полу, у ног моего хозяина. Так продолжалось около года. Однажды распространился слух, что весною к нам приедет царь из чужих стран.

— А какой царь? — спросила Гожа.

— Это тот, кто властвует над всеми, он выше королей и князей, он раздает и отнимает у них земли. Никто не смеет ослушаться его, все должны ему служить. Пришлось и моему господину вместе со своими людьми ехать к нему на поклон; в числе других слуг и я сопровождал моего хозяина для того, чтобы носить за ним сокола, а иногда копье и щит. А так как меня считали мальчиком ловким и проворным, то меня вместе с лучшим из соколов подарили царю. Так-то я и попал на этот раз в рабство к царским слугам; и когда царь стал собираться обратно в свои южные земли, я должен был вместе с моим соколом следовать за ним.

Власт на минуту задумался и, вспомнив, что он говорит с сестрой, старался сократить свой рассказ. Гожа слушала его, опершись на руку.

— Так прошло несколько лет, пока царь не подарил меня другому господину, высшему духовному лицу, у которого я жил очень долго. Там я многому научился. А затем, — прибавил он, вставая со своего места, — мне даровали свободу, все необходимое для дороги и позволение идти куда хочу, для безопасности же рекомендации к другим дворам. И вот я добрался с разными людьми, ехавшими в немецкие земли, до Лабы. Путешествие было длинное и томительное, но тоска по вас привела меня сюда.

Власт кончил; Гожа о чем-то задумалась.

— А где этот край, где ты так долго жил? — спросила она, как бы очнувшись от раздумья.

— В стране, где я жил, совсем нет зимы, там весь год цветут цветы,