Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Дитя малое, а ласку понимает, — заметила, улыбаясь, старшая невестка У.

— В отца пошел, — вставила Юэнян. — Подрастет — такой же повеса будет.

— Тогда маме придется наказывать сынка, — заметила Юйлоу.

— Смотри, сынок, тете платье не испачкай, — предупредила Пинъэр. — А то накажу.

— Ну и испачкает, чего страшного! — говорила Гуйцзе. — Люблю с детьми играть.

Она крепко прижала к себе Гуаньгэ и расцеловала.

— Мы целый день здесь, а матушкам не спели, — сказала Дун Цзяоэр, и певицы попросили Сяоюй принести инструменты.

Сяоюй принесла цитру и лютню. Дун Цзяоэр взяла цитру, Хань Юйчуань — лютню, а Ли Гуйцзе встала рядом и приготовилась петь цикл «Роскошный пир луною полной освещен. С платана свисают златые канаты качелей». Она пропела первую фразу, держа на руках Гуаньгэ, и голос ее был такой сильный, что, казалось, закружилась пыль, эхо раздалось в каменистых ущельях, трели вознеслись к самым небесам. Испуганный Гуаньгэ съежился, не решаясь поднять голову. У него даже дыхание перехватило.

— Сестрица Ли! — позвала Юэнян. — Возьми ребенка! Пусть Инчунь унесет его. Горе — не ребенок! Погляди, как перепугался, — лица нет!

Пинъэр тотчас же взяла у Гуйцзе сына, велела Инчунь заткнуть ему уши и отнести в спальню.

Певицы запели вчетвером.

Полночный пир под полною луною,Парчовый полог на шатре небес.Зачем качели мне одной?Зачем качаться безЛюбимого?Из прошлой жизни грех ли, долгОплачиваю я, гонимая?Не манят ни кровать, ни стол,Бесцельно длятся дни мои.Платан, канатами вервейОбвейМне шею стылую!Неумолимый холод,Неутолимый голодИ гнёт безмолвья нестерпимые.

На мотив «Милого браню»:

Безмолвье, холод… НестерпимоОдной под полог сладострастьяУйти и быть в своей лишь власти,Собой лишь наслаждаться мнимо.Постыдное сиротство внове,Кого вином мне развлекать?Зачем сурьмить крутые бровиИ в волосы цветы вплетать.

На мотив «Восточного Оу»:[632]

Мне украшать прическу,вино готовить лень,в мечтаниях бессчетныхопять одна весь день.Твой затуманен умблудливыми глазами.Искусница певичка,не ласки — баловство.бессовестное личико,разврата мастерство.А я от скорбных думпросолена слезами.

На мотив «Тронута милостью царской»:

Слезливою сольювсю грудь омочила я.И ночку бессоннуделю я с кручиною.А ты чару полнус подругой бесчинноюв себя опрокинешьлюбовью ответной.Меня же отринешь,как грязную ветошь.Я в бездну бездонных страданий лечу!Как вытравить прелестьколдуньи-разлучницыСломать шпильку-феникс —и чары разрушатсяРассечь ее пояс —и пепел закружитсяНет, не одолетьненавистной зазнобы мне.Мне — сплетни, ей — лесть,ей любезны, мне злобные.Разорваны струны у цитр царства Чу!

На мотив «Сижу за рукоделием во флигеле»:

Трехструнка на кровати, струны — порваны,На столике — обрывки ткани сорные,И вышивка в пыли, заброшена,Собою заниматься тошно так!Мой мотылек не шлет мне сватов — сердится,Или сменил цветок? Спрошу у зеркальца:Ужель мне изменили чары девичьи? —Нет, но они теперь ничьи.

На мотив «Собираем чайный лист»:

Ничья я. Поблекла, ввалились глаза,Пресечь одиночества холод нельзя!Мотылька — Чжу Интай Лян Шаньбао разлюбил,[633]Её пёстрые крылья слепил бурый ил.Как насладился развратный гурман!В миг позабыл незабвенный обман!

На мотив «Пробуждается Се Сань»:

В миг позабыл —клялся в любви,Но позабыл —писем не шлешь,Словно забылласки свои,Сразу забыл,их не вернешь!Все ты забыл.В храме вдвоем —Будду просилсына ты дать,Счастья вкусил —смята кровать —И позабыл.Ночью и днемСлезы — нет сил! —жемчуга град!Туфли сносил —новые шьешь —Бросил, забыл,ветреный брат,Ты не любил,прошлое — ложь!

На мотив «Ночной крик ворона»:

Всё прошлое — ложь, позабудь о пропаже!Три месяца лета, как будто лет,Как сено усохла, как в топке металл,Расплавилась бляшкою с грязною сажей.Себя воскрешать, украшать — что за честь!Не встретить и дохлой собаки.Но, ветер, пришли вожделенную весть,Я встречи небесные знакиИщу, чтобы, фениксов резвых чета,Слились в облаках и век счастья настал.

Заключительная ария:

Шашки расставлены, ждут игроков.Милый вернется под ласковый кров.Счастье супругов понятно без слов.

Певицы еще пели, когда появился Дайань.

— Ты передал приглашение? Где же гостьи? — спросила его Юэнян.

— Да, передал, — сказал слуга. — Госпожа Чжу и супруга ученого Шана к матушке Цяо пожаловали. Ждут прибытия госпожи Цяо Пятой. Все вместе пожалуют.

— Передай Пинъаню, чтоб от ворот не отлучался, — наказывала Юэнян. — Как покажутся паланкины, пусть придет доложит.

— Как у главной залы грянет музыка, так, матушка, и будьте готовы к встрече, — отвечал Дайань.

— В задней гостиной постели цветной ковер, расставь кресла и повесь занавески на золотые крючки, — наказывала Юэнян. — Да не забудь надуши помещение ароматом мускуса и орхидей.

Появились разодетые Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо и Ланьсян, а за ними жены слуг. Их прически украшали золото и серебро. Пестрел средь яркой зелени ослепительный кумач. Они приготовились встречать новую родню.

Первой пожаловала жена Ин Боцзюэ, тетушка Ин. Ее носилки сопровождал Ин Бао. Юэнян во главе остальных жен ввела ее в гостиную, где после взаимных приветствий гостья села.

— Прошу прощения за беспокойство, — обращаясь к хозяйке, говорила, то и дело отвешивая поклоны, тетушка Ин. — Сколько из-за нас вам хлопот!

— Будет вам так говорить! — успокаивала ее Юэнян. — А сколько для нас хлопочет каждый раз батюшка Ин!

Все отчетливей слышались возгласы разгонявших толпу. В передней зале грянула музыка.

— Госпожа Пятая прибыли! — доложил Пинъань.

Вскоре у ворот дома появилась целая толпа одетых в черное. Среди больших паланкинов выделялся первый, в котором восседала госпожа Цяо Пятая. Серебряный верх его украшали свисавшие нити жемчуга, а нежно-голубой балдахин — золотая бахрома. Сопровождавшие паланкин возгласами и пальмовыми хлыстами отгоняли с дороги зевак. Вслед за Цяо Пятой несли малые паланкины с ее служанками, за которыми следовали четверо солдат с сундуком одежд и жаровней. Дальше на маленьких лошадках верхами следовали двое слуг. Замыкали процессию большие паланкины жен господина Цяо, цензора Чжу, ученого Шана, господина Цуя и госпожи Дуань. Жена Цяо Туна с их туалетами находилась в маленьком паланкине.

Юэнян была в ярко-красном халате из вышитой парчи с рукавами, на которых, обращенные друг к другу, красовались белый зверь и единорог.[634] На поясе у нее отливали всеми цветами подвески из драгоценных камней в золотой оправе. Жемчуг с бирюзой украшали высокую прическу, которую венчали две шпильки-фениксы. На груди блистали ленты и золото, ожерелье и знаки отличия. Юбка по подолу была отделана жемчужинами и колокольчиками. Юэнян сопровождали Ли Цзяоэр, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр и Сунь Сюээ. Они напоминали нефритовые изваяния — так изящны и ослепительны были их наряды.

Они вышли к внутренним воротам, где и встретили госпожу Цяо Пятую, которую сопровождали остальные гостьи.

Цяо Пятая была дамой лет семидесяти, но высокой и стройной. Носила она расшитый халат придворного покроя, а высокую прическу держала сетка из драгоценного жемчуга и бирюзы. Если вглядеться, становилось заметно, что волосы у нее совсем седые.

Да,

Глаза — как осенняя заводь мутны,И брови застыли над ней, словно иней,А волосы ветхие еле видны,Как белый туман, как пучок паутины.

Пройдя в заднюю залу, она поклонилась сперва супруге У Старшего, потом Юэнян и остальным женам Симэня. Юэнян хотелось отвесить низкий поклон госпоже Цяо Пятой, но та всякий раз удерживала хозяйку. Наконец, после долгих церемоний, гостья согласилась, чтобы Юэнян приветствовала ее обыкновенным поклоном. Затем Юэнян и свашенька Цяо обменялись приветствиями, какие приняты между родственницами, и поблагодарили друг дружку за подарки.