Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Ловко написал, ничего не скажешь! — заметил Се Сида. — Растают камни, не докажешь, были они когда-нибудь или нет.

— Легко сказать! — воскликнул Чжу Жинянь. — А вдруг засуха случится, реки пересохнут. Распорядится тогда двор реки очистить. Пойдут камень из рек на стройки вывозить, кирками бить. Так-то легко и в порошок раздробить, а что тогда? Долг возвращать придется.

Все расхохотались.

Вечерело. Зажгли фонари. Под стрехой висел затейливый фонарь-бараний рог с колокольчиками.

Юэнян велела Цитуну с солдатами отнести Симэню четыре короба яств, сладостей и фруктов. Были тут золотистые абрикосы, огненно-красные гранаты, аппетитные оливы, сочные яблоки, ароматные и медовые груши, засахаренные финики, а также хрустящие жареные пирожки долголетия, кунжутные «слоновые глазки», поджаренные «фишки», медовые крендели, конфеты и пастила. Словом, редкостные яства.

Симэнь позвал Цитуна.

— Сударыни разошлись? — спросил он. — Кто тебя прислал?

— Матушка Старшая велела отнести, — отвечал слуга. — Пир еще не кончился. Актеры четыре действия сыграли. Матушка Старшая в большой зале устроила угощение. Оттуда и потешные огни смотрели.

— А много народу было?

— Полна улица.

— Я ж наказывал Пинъаню поставить солдат у ворот, чтобы не пускали посторонних.

— Батюшка, а никакого беспорядка не было, — сказал Цитун. — Солдаты сдерживали толпу, мы с Пинъанем потешные огни зажигали. Потом, когда гостьи насмотрелись вдоволь, матушка меня к вам послала.

Симэнь велел убрать со стола посуду и расставить яства. Повар принес новогодние пирожки с фруктовой начинкой. Певицы стали обносить пирующих вином, а Цитуна хозяин отпустил домой. Когда кубки наполнили подогретым вином, опять сели за стол.

Ли Мин и У Хуэй запели романсы о празднике фонарей на мотив «Вешние воды»:

Столица в праздник фонарей:

созвездиям цветных огнейсмиренно звёзды вторят сверху.Полна полночная луна,напевами напоенаи брызжет радость фейерверком.

На мотив «Веслом плеснули по реке»:

Всё в новогодней россыпифонариков цветных.В верху, на звёздной простынекругла луна весны.Как звёздная пародияв каменьях балдахин.Под тосты плодородиябокалу быть сухим.И шёлковыми гроздьямидевичьи пояса.О, сколько вёсен пройденопод птичьи голоса!

На мотив «Седьмого брата»:

Все актёры играют искусно,лицедейство наполнено чувством.Номера остроумны, со вкусом,рассмешат и серьезных, и грустных.

На мотив «Настойка на лепестках сливы»:

Номер закончил разбойник-страшила,Пляска прислужниц-девиц закружила,Духов изменчивых дьявольский смех,Мигом красотки сменили их всех.Бой барабанный толпу зазывает,Комик смешит — на ходулях шагает,Все сообща веселятся, шумят,Мускуса пряный влечёт аромат.Кто-то стихи декламирует плавно,Все осушают бокалы исправно.

На мотив «Ликует Южноречье»:

Пусть в многолюдьи жизни,я буду пьян и сыт,Пусть яшмовые кистиласкают струны цитр.Пусть фонари и звёзды,пусть лица и луна,Пока еще не поздносебя испить до дна.

После пения романсов пирующие принялись за сладкие новогодние пирожки-юаньсяо.[625] Первым откланялся Хань Даого. Симэнь велел Лайчжао открыть нижние комнаты, повесить занавески и выносить раму с потешными огнями. Симэнь с гостями любовался зрелищем сверху, а Ван Шестая с певицами и женой Лайчжао, Шпилькой, смотрели внизу.

Дайань с Лайчжао вынесли раму на середину улицы и подожгли огни. Зевак собралось неисчислимое множество.

— Это начальник Симэнь огнями потешается, — шептали в толпе.

Да и кто не придет поглазеть! И в самом деле, только взгляните, что это было за прекрасное зрелище!

Букет огромный в полторы сажени. Под ним толпа ликует и шумит. На верхушке сидит журавль-отшельник. В клюве держит он «Багряное послание».[626] Вот загорелась ветка. Послышался напев «Заросших гор». Луч холодного света тотчас достиг созвездий Ковша и Волопаса. Потом в самом зените взорвалась арбуз-хлопушка, светом озарив стоявшую внизу толпу. Казалось, тысячи раскатов громов землю потрясли. Вот лодки сборщиц лотосов вдогонки понеслись, своею яркостью с луною споря. Как будто золотой фонарь рассеял по небесной сини мириады звезд. Винограда синего бесчисленные гроздья как черный жемчуг гирляндами висят на хрустальной занавеске. Свистит повсюду «гегемона плеть». Вот «полевая мышь» забралась гуляющему в халат. На карусель нефритовых светильников как любо поглядеть, от бабочек серебряных и гусениц золотых глаз не оторвешь. Восемь бессмертных,[627] прославленных и дальновидных, даруют долгоденствие. Семь святых карают нечисть, и демоны огнем объяты. Огни зеленые и желтые в воздухе кружатся. Эфир окутал землю, зарницы полыхают. Искрометные лотосы словно парчовый ковер. Тут хризантема рядом с орхидеей, горящие цветы и персиков опавших лепестки весну торопят. Палаты, терема, из-за которых не видно стало горных круч. А тут барабанщиков целый отряд. Он заглушил ликующей толпы восторг многоголосый. Вот «коробейник» весь в огнях и «разбойник» с разбитою вдребезги колесницей. Вот «судьи-демоны», их лица обожжены и грозен вид. А вот «засада-ловушка». Мчатся кони, бегут люди. Не разберешь, кто одержал победу, кто пораженье потерпел. Переживаний столько, что ждешь, когда же огни погаснут, хлопушки догорят.

Бег времени, не торопись, замри!Пусть фонари — до самого рассвета,Пусть плачут пёстрые марионетки,А мы смеемся и не ждём зари.

Ин Боцзюэ заметил, что Симэнь порядком выпил, а потому, поглядев потешные огни, спустился вниз. Там он увидел Ван Шестую и дал знать Се Сида и Чжу Жиняню. Они ушли, не простившись с хозяином.

— Куда ж вы, дядя? — окликнул Ина Дайань.

— Вот недогадливый какой! — зашептал на ухо слуге Ин. — Я ж тебе раньше говорил, в чем тут дело. Если я останусь, и другие будут сидеть, а что хорошего? Если батюшка спросит, скажи, мы ушли.

Симэнь посмотрел на потешные огни и спросил, где Боцзюэ и остальные гости.

— Дядя Ин с дядей Се ушли, — отвечал Дайань. — Я хотел было их удержать, а они велели вас поблагодарить и удалились.

Симэнь ничего ему не сказал и позвал Ли Мина с У Хуэем.

— Я вас сейчас не награждаю, — сказал он певцам, поднося каждому по большому кубку вина. — Шестнадцатого приходите. Будут дядя Ин, приказчики и служащие.

— Позвольте вам сказать, батюшка, — опускаясь на колени, начал Ли Мин. — Шестнадцатого нас с У Хуэем, Цзо Шунем и Чжэн Фэном звали к новому правителю Дунпина его сиятельству господину Ху. У вас, батюшка, мы сможем быть только к вечеру.

— Ничего, мы как раз вечером и собираемся пировать, — отвечал Симэнь. — Только не задерживайтесь.

— Что вы, батюшка! — заверили его певцы и, стоя на коленях, осушили свои кубки, потом раскланялись и ушли.

— Завтра будут дамы пировать, — сказал Симэнь. — Гуйцзе и Иньэр петь будут. И вы приходите.

Они с певицами вышли от Симэня, но не о том пойдет речь. Симэнь наказал Лайчжао, Дайаню и Циньтуну убрать со стола и погасить фонари, а сам отправился в дальние покои.

Тем временем сын Лайчжао, Тегунь, играл во дворе и любовался огнями. Когда же Симэнь ушел, он вбежал наверх, где его отец убирал со стола поднос с мясом, кувшин вина и сладкие пирожки. Тегунь схватил со стола засахаренные орехи и бросился к матери. Шпилька дала ему затрещину и не пустила во двор.

Из комнаты донесся смех. Тегунь решил, что там певицы, но дверь была заперта. Тогда Тегунь заглянул в щелку. Комнату освещал фонарь. Симэнь с Ван Шестой предавались утехам. Симэнь был навеселе. Уложив Ван на постель, он снял с нее штаны и, приладив подпругу, начал охоту за цветком с заднего дворика. Не одну сотню раз, гремя доспехами, нападал он, тяжело дыша. Казалось, вот-вот сломается кровать, так громко она скрипела.

Пока малыш наблюдал это сражение, к двери подошла Шпилька. Увидев его притаившимся под дверью, она дала ему оплеуху.

— Вот горе мое! — заругалась она. — Хочешь, чтобы тебя, негодник, опять до полусмерти избили, а? Где тебя носит?

Шпилька протянула сыну новогодних пирожков и больше не пускала из дому. Испуганный Тегунь лег спать.

А Симэнь долго еще сражался с Ван Шестой. Тем временем Дайань покормил носильщиков паланкина. Потом, проводив Ван Шестую до дому и вернувшись на Львиную, он и Циньтун с фонарями сопроводили домой хозяина.

Да,

Ты не досадуй по утру, что вновь зашла луна,Ведь аромат неведомый успел испить сполна.

Тому свидетельством стихи: