Саламандра - Полевка

сердцу. Александр Яворский никогда не страдал от своего одиночества. Да он никогда и не считал себя одиноким. Вначале был отец, пусть и далеко, в другом городе, но был, и ему можно было позвонить при желании поговорить или услышать родной голос. А потом был хоровод подруг, которые пытались ему дать то, чего у него никогда не было — семью. Он никогда даже не понимал, чего был лишен по своей вине. Прожив с отцом детство и юность, он шел за ним, как за наставником, за лидером, тот был образцом для подражания во всем, но кочевая жизнь по гарнизонам диктовала свои условия, которые и стали нормой в дальнейшей жизни.

Он никогда не привязывался к квартирам, которые менял по мере роста своего благосостояния. Они были всего лишь местом, куда он возвращался после командировок и поездок. Там хранились его вещи, книги, сувениры и спортивное снаряжение. Но они не были чем-то особенными, куда хотелось вернуться. Это просто было закрепленное место, вроде гостиничного номера, куда можно было возвратиться в любой момент, и не более того. И только оказавшись в этом мире, он понял, что дом — это не только стены, но и люди, которые в нем живут. Люди, к которым хочется вернуться, и которые будут рады твоему приезду. Люди, с которыми можно поговорить и посоветоваться, и кто будет переживать о тебе в пути, и засовывать в дорожную сумку сладости и сменную одежду.

Точно так же дело обстояло и с подругами. Они были как услада для глаз и тела, они приходили и уходили, принося комфорт или хлопоты, но никогда не были чем-то ценным или значимым, чтобы за них сражаться с остальным миром, завоёвывать и поступаться личным комфортом. Но сидя сейчас на чужой свадьбе, он завидовал хромоногому Тарису, может потому, что возле него сидела, тесно прижавшись, Милка, и ловила его слова, как драгоценности. Или Зюзя, который танцевал вроде с гостями, но в тоже время он танцевал для Тариса и Милки, которые смотрели на него с нежностью и гордостью. Почему-то было понятно, что эти трое будут заботиться друг о друге, пусть даже и в ущерб собственным желаниям, и даже не будут считать это жертвой со своей стороны. Просто каждый из них поставит благополучие другого превыше собственного, и найдут в этом удовольствие. Это как дарить другому подарок и радоваться, видя его счастье. Наверное, именно это и есть семья…

— А вот ты чего грустишь? — Тиро появился рядом и дыхнул на рыжика перегаром, — ну ладно, Рарх, это понятно, потерял семью, это больно, но не смертельно, они же все живы. Когда он в рабство шел, он ведь предполагал, что такое возможно. Он вообще, считай, легко от судьбы такой отбился. Мог бы в рабстве до сих пор горбатиться. А ты вот чего сидишь, как на собственных похоронах? Тебе стоит только глазом моргнуть, и свадьба будет не чета этой! Желающих вон — целая толпа! Только выбери!

— Сейчас Тили-мили припрется, и весь мой выбор сразу же закончится! — фыркнул рыжик.

— Ты что, всерьез считаешь, что Кирель позволит тебе из города уехать и начать строить требушеты для кого-то еще? Или ты считаешь, что он тебя без присмотра оставит? Я думаю, он и с Рархом монахов своих отправил не столько ради охраны, как ради того, чтобы обратно его вернуть, а если будет упираться, так и прирезать в тихом уголочке. Ты для Киреля как ящер, который срет золотыми самородками, разве такого ящера соседу подарят? Нет, он тебе мужа здесь найдет. Если только подумает, что ты от него сбежишь, так сразу найдет тебе другого жениха, такого, чтобы ты не отказался. Или запрет где-нибудь в дальнем монастыре, главное, чтобы другому не достался. Тили-мири может сколько угодно щеки дуть, но его войска хороши только в лесах, из травы отстреливаться, а ты их в пустоши выведи, и что с ними будет? Да их наездники ящерами затопчут! Вот увидишь!

— Тиро, ты пьян! — Лекс помахал рукой, отгоняя перегар, — иди лучше потанцуй, а про войну мы с тобой на трезвую голову поговорим.

— Я, может, и пьян, — Тиро допил вино и отдал стакан пробегающему пацаненку, — а вот соображаю лучше тебя трезвого! И танцую, кстати сказать, тоже!

— А тут я бы с тобой поспорил! Я тебя, старого ящера, на раз перетанцую!

Лекс подпрыгнул со скамейки, как укушенный. И чего это он действительно расстроился? Курицу, несущую золотые яйца, другому не отдают и суп из нее не варят! Вот интересно, если Тили-мири припрется, как и говорят, то как Кирель вывернется? А пока Лекс вышел на местный танцпол. Эх-х, раздайся море! Народ здесь танцевал незамысловато, как на школьной дискотеке в далекие девяностые. А он-то после этого где только не танцевал! Алекс в прошлой жизни был совсем не дурак на танцполе покрутиться. Ему даже возраст не мешал отжигать почище любого молодого, он знал, как надо двигаться, чтобы выглядеть сексапильно, и после танцев на него всегда девицы вешались, как гроздья бананов, только успевай стряхивать!

Вскоре Лекс отплясывал под незамысловатый мотивчик и чувствовал себя счастливым. Зюзя попытался рядом с ним повыпендриваться, но у него, привыкшего к гаремным танцам, даже не получалось повторять отработанные в прошлой жизни повороты и связки, и вскоре Лекс опять танцевал в гордом одиночестве, чувствуя себя царем горы. Он так расслабился, что не заметил, как со стороны ворот чужая охрана раздвинула людей, освобождая место для сияющего Гаури.

— Можно ли унизиться сильнее, чем танцевать перед плебеями? — голос Гаури звучал, как высокий колокольчик, и музыканты перепугано затихли, — или ты подобным образом добываешь себе пропитание? Стыдись! Ты все же из королевской семьи! Разве можно позорить своих предков таким образом?

Все во дворе затихли, а рыжик остановился перевести дыхание, он успел вспотеть и запыхаться, как после пробежки, все же в этом теле он еще ни разу долго не танцевал! Кстати, надо будет заняться собственной дыхалкой! Ну, никуда не годится!

— Ты прав, Гаури, как всегда! — Лекс довольно улыбнулся и подмигнул Тиро, — унизиться сильнее после того, как ты таскал меня на поводке по городу, как неразумного додо, это еще надо постараться. Но я попробую! И что касается предков, они от меня отказались, когда я стал рабом, а освободившись на арене как гладиатор, я свободен от всяких обязательств перед прежним родом, и имею право основать свой собственный род. — Лекс посмотрел с вызовом на растерянного блондина, — и как основатель собственного рода,