Это я тебя убила - Екатерина Звонцова

Сейчас уже нет сил общаться с гостями, да и число их поуменьшилось: кого-то доконала жара, кто-то отправился за развлечениями. И все же… ощущение, будто я в далеком прошлом, накатывает каждый раз, как я замечаю рядом чужих. Конечно, в последние годы в замке бывали гости. Гирия снова торговала с миром, папа постоянно увеличивал круг друзей и на каждый праздник кого-нибудь приглашал. И все-таки… столько гостей, и гостей разных, приезжало, только когда я была маленькой, а мама – нормальной. И живой. После конфликта с Физалией нас посещали словно бы с опаской; редко с детьми, зато почти всегда – с огромными отрядами. Я знаю это чувство – когда ждешь подвоха от кого-то, кто находится рядом, но воспитание, расчет или жалость не дают ни сказать об этом, ни отойти подальше. Его трудно скрыть. И определенно, оно отвратительно визжит о себе, когда ты сам регулярно «забываешь» пригласить этого кого-то на значимое событие – свадьбу, погребение, спортивное состязание, парад.

Не хочу думать об этом. Не хочу думать ни о чем. Остается только осторожно растить в голове надежду – что я стану той королевой, к которой будут ездить, которую будут звать на другой конец света, от которой не будут ждать убийств и сумасшествия. Ну… с последним я перегнула, ладно. Сумасшествия ждать будут, как бы хорошо я ни правила и какой бы чудесной ни казалась. Я же волшебница. И вдобавок мою репутацию подмачивает еще момент – то, что я коронуюсь одна. Правила позволяют мне искать достойного мужа еще четыре года, прежде чем на меня и Гирию посыплются болезни и неурожаи, но проблема не в Правилах. Не совсем в них.

Просто я не представляю, сейчас уже совсем не представляю, за кого хотела бы замуж. Кроме Эвера. Ну разве что Скорфус бы правда превращался в человека… Боги, нет, это все равно не то, и вчерашнее… вчерашнее дало мне понять, что я не хочу даже развлечений и экспериментов. Даже с человеческой версией моего кота. Нет. Нет, ничего и никого, кроме…

Я не замечаю, как обогнула пару башен, как последние голоса стихли – и как я оказалась в своем закутке. Я настолько ушла в себя, что узнаю его лишь по ландышевому запаху и тени. Глубоко вдыхаю. Бегло оборачиваюсь, чтобы убедиться: старые кипарисы надежно спрятали меня от чужих глаз. Никто за мной не пошел. Возможно, никто вообще не заметил, что я пропала. Особо интересным собеседником я не была, в основном произносила в произвольном порядке: «Как у вас дела?», «Нравятся ли вам ваши покои?», «Надеюсь, вы хорошо добрались?» и «Я ужасно волнуюсь, но ваш приезд меня очень поддерживает». То-то чувствую: во рту пересохло. Я попила бы даже из фонтана, но ближайший фонтан далеко. Ладно… все равно. Жара утомляет и меня; скоро вернусь в комнаты и по пути попью в атриуме. Как животное. Всем на радость. Возможно, даже сунув голову в воду. Пока же…

Привет, мои цветочки, как вас много. И как мне нравится ваш аромат, вы – мое убежище. Вы бы знали, сколь о многом мне напоминаете. Например, о том, как я впервые за омерзительный год почувствовала себя в безопасности. Жестоко… Это ведь было даже до встречи с Эвером. Это было в день после того, как не стало мамы. Я лежала на постели в своей комнате, с плохо заживающим носом, и мне принесли целый букет вас, еще из леса. Я прятала среди вас лицо, плакала от горя и одновременно думала о том, что больше никто никого не тронет. Никто. Никого. И я уже тогда поняла: отныне вы будете со мной. Перелом зарастет, и я почувствую ваш запах нормально.

Все-таки хорошо, что меня никто не видит. Хорошо – ведь опустившаяся было на колени, потянувшая к ландышам руки, я сама не замечаю, как падаю в траву – просто падаю, почти ничком, и утыкаюсь в душистые белые соцветия, чувствуя себя Гестет в объятиях Зируса. В голове предупреждающе искрит: ландыши ядовиты. Даже спать в одной комнате с их букетом не стоит, не говоря уже о том, чтобы ткнуться носом в цветочную гущу.

Плевать. Это лишь удобное оправдание, но ведь, возможно, послезавтра я умру. Могу я понюхать собственные цветы?

Могу. Конечно. И даже блеснуть парой печальных метафор – о том, что ландыши останутся после меня, а то и сохранят мое дыхание. Я бы наверняка сделала это, будь рядом Эвер, я уже заметила: с ним на меня находит просто удивительное вдохновение. Нет, не то чтобы вдохновение – ни по демосу, ни по призванию я не творец. Мне вообще все это неблизко – сидеть и что-то выписывать, вырисовывать. Я не думаю красивыми образами, куда чаще – словами, которыми не делятся с приличными людьми. Такая сказка среди наших – или игаптских? – тоже была: про девушку, которая выращивала самые прекрасные цветы в королевстве, но никак не могла найти ни мужа, ни друзей, потому что стоило ей заговорить, и изо рта выпадали жуки и жабы. И все же рядом с Эвером мир кажется мне красивее. Или просто лучше находятся слова.

Мыча что-то самой мне непонятное, пригребаю цветы ближе. Точно надеюсь их обнять – хотя мелкие белые чашечки возмущенно стучат по коже, норовя вынырнуть из-под рук. Ландыши хрупки и капризны, я для них слишком груба, и вдобавок пора бы, наверное, спохватиться. Что, если кто-то все же придет? А я лежу вот так. Как не лежу даже пьяная. Головой в…

Что-то мягко пружинит об спину, а потом над ухом знакомо мурлычут:

– Эй. Человечица. Ты умерла или в тебе проснулась священная хидская корова?

Когти, все… двадцать восемь?.. проходятся по лопаткам, и неожиданно это почти блаженство. Еще неожиданнее – острое чувство без внятного имени, что-то между радостью, благодарностью и беспокойством. Та самая струна внутри меня снова звенит. Удивление. Вот что ее дернуло.

Скорфус все топчется, наминая мне спину, урчит, а я не подаю признаков жизни – ну, кроме вялого мычания. Украдкой борюсь со спонтанной мыслью, которую могу объяснить разве что нервами: он… он как-то избегал меня в эти два дня, нет? Мы говорили значительно меньше, чем обычно; утром – и вчера, и сегодня – его корзинка была уже пуста. Он и не поужинал с нами, и, ложась спать, я оставляла окно открытым, потому что