Вся синева неба - Мелисса да Коста

врач смотрит на нее все с большим недоверием, но это, вероятно, лишь плод ее воображения. Он медленно надевает очки.

— Нам придется посмотреть его медицинскую карту.

Она кивает и робко спрашивает:

— Потом вы его отпустите?

Брови врача властно хмурятся.

— Это зависит…

— Зависит от чего?

Она пытается не быть невежливой и не давить, но это трудно. В ней поднимается паника.

— Для начала мы подержим его под наблюдением несколько дней по поводу брадикардии.

Он барабанит тонкими пальцами по ореховому столу.

— Нам придется запросить его медицинскую карту. Его генетическая болезнь может быть причиной нарушений сердечного ритма и других будущих проблем. Мы не можем пока его отпустить.

Ее сердце сжимается. Происходит все, чего она боялась. Эмиль в больнице, подключенный к аппаратам, едва ли через час после их приезда в великолепный маленький цирк. Паника давит, закупоривает ей горло. Она начинает хриплым голосом:

— Он определенно просил меня не отдавать его в больницу. Я… Мы женаты. Я его законная опекунша… Я готова подписать любую расписку, чтобы вы его отпустили.

Врач жестом прерывает ее.

— Уже поздно, мадам. Вы устали от событий сегодняшнего вечера. Вам надо пойти отдохнуть. Мы поговорим об этом спокойно завтра, хорошо?

Он улыбается ей, стараясь, чтобы улыбка вышла доброжелательной, но в ней сквозит властность. Жоанна кивает. Сегодня у нее нет сил сопротивляться. Врач поднимается из кожаного кресла. Он делает шаг к выходу и поворачивается к ней:

— Вас проводить? Вы бы вызвали такси…

Но она не двигается. Она должна сказать… Она не может уйти, не удостоверившись…

— Доктор…

— Да?

— Я его законная опекунша… Если что-нибудь… Если… Надо будет принять решение или… свяжитесь со мной… Хорошо?

Он по-доброму улыбается ей.

— Мы не будем принимать никаких решений сегодня ночью. Будьте спокойны. Ваш муж стабилен. За ночь он отдохнет и восстановится. Мы поговорим обо всем этом завтра утром на свежую голову. Договорились?

Она повинуется и медленно встает. Врач открывает дверь и подает ей руку.

— Увидимся завтра. Доброй ночи.

Он смотрит, как она уходит в тишине белого больничного коридора своей странной походкой, одновременно тяжелой и легкой. Тяжелой, потому что она как будто несет тяжелую ношу. Легкой, потому что она как будто парит над землей.

Изадора бежит навстречу Жоанне, когда такси высаживает ее перед уснувшей фермой. Свет в пастушьих хижинах погашен. Все ушли спать. Изадора — нет. Она, должно быть, с тревогой ждала их возвращения.

— Как он, Жоанна?

Жоанна стоит перед ней с усталым и озабоченным лицом.

— Они его оставили?

Она кивает.

— На несколько дней.

Изадора увлекает ее к хижине, обняв за плечи.

— Идем, я приготовила тебе настой. Он поможет уснуть.

Дверь хижины открывается, и Жоанна видит Марико, он не спит, сидит за деревянным столом над книгой. Голая лампочка освещает слабым светом скудный интерьер.

— Как он? — спрашивает Марико, подвигая ей стул.

Он приглашает ее сесть. Она медленно садится, а Изадора тем временем приносит старенький чайник с плиты. Пытаясь собраться с силами, Жоанна начинает:

— У него проблемы с сердцем…

Глаза обоих округляются.

— Его сердце бьется слишком медленно. Оно не может поставлять кровь и кислород, особенно при физическом усилии.

Изадора ставит перед ними черный чугунный чайник и три крошечные чашки. Потом садится рядом с Жоанной и ласково спрашивает:

— Это связано с другой его болезнью… С Альцгеймером?

Жоанна кивает.

— Да, связано. Это из-за…

Она уже не помнит, что он ей объяснял. Речь шла о мозговом стволе и разрушении. Больше она ничего не знает.

— Часть его мозга разрушается.

Тягостное молчание повисает в маленькой хижине. Проходит минута, прежде чем Изадора решается наполнить чашечки. Плеск воды как будто пробудил Жоанну. Она выпрямляется и ерзает на стуле.

— Мы с ним заключили договор. Когда он был еще в себе. Он взял с меня обещание ни за что не возвращать его домой. Он хотел умереть вдали от взглядов, вдали от своих близких. Поэтому он и уехал.

Она прерывается, переводя дыхание.

— Поэтому мы поженились… чтобы я стала его законной опекуншей и могла решать, как он закончит жизнь. Он не хотел умирать в больнице. Он хотел умереть на природе… в горах…

Она поднимает к ним суровое лицо, лицо, полное решимости и не знающее страха. Она готовится продолжать, хочет сказать, что не нарушит своего обещания, но Марико с серьезным видом перебивает ее:

— Я смотрел, как моя мать медленно умирала в учреждении, в одном из тех мест, которые называют центрами паллиативной помощи. Никому этого не пожелаю. Если бы не мой старший брат, трус и слабак, который давил на всю семью, я увез бы ее сюда, в горы, чтобы подарить ей смерть, достойную так называться. Я до сих пор не могу себе простить.

Он тяжело сглатывает.

— Я поддерживаю твой поступок и это обещание, которое ты ему дала. Считай, что у тебя есть наше согласие на все, что произойдет здесь, на ферме… Торжественное согласие.

Изадора кивает. Жоанна с безмерным облегчением откидывается на спинку стула. Она смотрит на свои руки, лежащие на коленях. Только теперь она понимает, что их сотрясает дрожь. Маленькие, холодные и дрожащие.

28

Жоанна сидит тихо в белом «Рено Трафике» Марико. Она стиснула зубы и смотрит вдаль, на дорогу. Ночью она никак не могла уснуть. Пок ушел охотиться, что не помогло ей успокоиться. Только под утро она провалилась в беспокойный и не приносящий отдохновения сон.

Машина Марико с подозрительным металлическим лязгом останавливается у главного входа в больницу. Марико поворачивается к ней. С его лица никогда не сходит теплая улыбка. Даже в таких обстоятельствах.

— Я заканчиваю утренний объезд в полдень, — говорит он со своим густым испанским акцентом. —