Приключения Перигрина Пикля - Тобайас Смоллет

Надежда получить деньги столь сильно повлияла на исправность адвокатов, что один из них прибыл значительно раньше указанного часа и, обозрев комнату, поместился там, где было емупредложено, устремил взгляд на часы, находившиеся перед ним, и спросил буфетчика, не отстают ли они. Скоро к нему присоединился странный субъект, который, переваливаясь, вошел в комнату, держа за пазухой связку бумаг; пот струился у него по носу. Заметив человека в отделении, куда сам был приглашен, он решил, что это и есть заимодавец, и, едва успев отдышаться, ибо спешил так, что задохнулся, он сказал:

— Сэр, полагаю, вы тот самый джентльмен, с которым я должен былвстретиться и поговорить о займе.

Тут его прервал первый, с жаром воскликнув:

— Вероятно, А. Б., сэр.

— Он самый! — воскликнул прибывший позднее. — Я боялся опоздать, ибо меня, вопреки моим ожиданиям, задержал в другом конце города один дворянин, который хочет заложить клочок земли примерно за тысячу в год; а часы мои находятся в починке у мастера, так как перестали идти несколько дней назад в результате случайной поломки. Но как бы то ни было, время у нас есть, и, надеюсь, мы покончим с этим делом ко взаимному удовлетворению. Что касается до меня, то я люблю оказывать добрые услуги, а посему и от других жду только хороших и честных поступков.

Его новый знакомец был чрезвычайно утешен этим заявлением, которое, по его мнению, предвещало успех, и надежда получить наличные деньги была написана на его физиономии, когда он выражал свою радость по случаю встречи с человеком, столь прямодушным и добросердечным.

— Удовольствие, — сказал он, — иметь дело с покладистым, совестливым человеком превышает, по моему мнению, то, что могут дать все деньги на земном шаре; ибо может ли какое-нибудь наслаждение сравниться с тем, которое испытывает великодушная душа, когда оказывает помощь ближним? За всю свою жизнь я ни разу не бывал так счастлив, как в тот день, когда ссудил пятьсот фунтов достойному джентльмену, попавшему в беду, и не настаивал на вернейшем обеспечении. Сэр, честного человека легко узнать по лицу! Вот, например, вам я мог бы доверить на слово десять тысяч фунтов.

Тот с восторгом заявил, что он не ошибается в своем заключении, и вернул комплимент в тысячекратном размере, в результате чего надежды обоих вознеслись на беспримерную высоту, и оба одновременно начали доставать свои бумаги, причем руки у них тряслись от величайшего возбуждения и нетерпения, тогда как внимание было столь сосредоточено на этой работе, что ни один из них не замечал, над чем трудится другой.

Наконец, тот, кому удалось опередить другого и развернуть несколько листов заплесневелого пергамента, взглянул на своего приятеля и, видя, как он копошится над своим свертком, спросил, не принес ли он бланковый вексель с передаточной надписью. Тот, не поднимая глаз и по-прежнему силясь развязать узел, в который он к тому времени вонзил зубы, ответил на этот вопрос отрицательно, заметив, что находящиеся в его руках бумаги являются тем обеспечением, какое он намерен предложить для получения ссуды.

В ответ на это замечание спрашивающий пристально на него посмотрел и изумленно воскликнул: «Что такое?» Собеседник, встревоженный его тоном, бросил взгляд на предполагаемого заимодавца и в тот же миг был устрашен его видом. Ликующая надежда, сверкавшая в глазах обоих, уступила место разочарованию и унынию, и, в то время как они горестно смотрели друг на друга, физиономии их постепенно вытягивались, подобно непрочным буклям второсортного парика.

Наконец, это красноречивое молчание было нарушено тем, кто прибыл последним, который дрожащим голосом попросил, чтобы первый адвокат припомнил содержание своего письма.

— Вашего письма! — воскликнул первый, вручая ему уведомление, полученное от Пикля, после чего тот, внимательно его прочтя, в свою очередь предъявил письмо для прочтения заинтересованной стороной; затем снова спустилось мрачное молчание, потом оба испустили глубокий вздох или, вернее, стон и, поднявшись с места, улизнули без дальнейших разговоров; тот, что казался более удрученным, воскликнул, уходя: «Ей-богу, меня одурачили!»

Таковы были развлечения нашего героя, хотя они и не целиком заполняли его досуг, часть коего он посвящал ночным пирушкам и кутежам в обществе молодых аристократов, которые объявили войну воздержанию, бережливости и здравому рассудку и были поистине преданными сынами бесчинства, буйства и мотовства. Нельзя сказать, что Перигрину были по вкусу подобные собрания, являвшие собою нелепое сумасбродство, лишенное подлинного воодушевления, вкуса и веселья. Но тщеславие побуждало его общаться с теми, кто почитался избранником века, и был он от природы столь податлив, что без труда приспособлялся к навыкам своей компании, где, не пользуясь достаточным влиянием, не мог взять на себя роль руководителя. Местом их свиданий служила некая таверна, которую надлежало бы наименовать Храмом распутства, где они предоставляли выбор блюд на усмотрение хозяина; чтобы избавиться от необходимости шевелить мозгами и с целью избежать проверки счета, они приказали слуге объявлять, сколько приходится на долю каждого, не указывая, за что он платит. Эта часть обычно равнялась двум гинеям с человека за каждый обед и ужин и нередко превышала указанную сумму, которую хозяин не осмеливался уменьшить, опасаясь, как бы ему не разбили нос за такую воздержанность.

Но это был ничтожный убыток по сравнению с тем, какой они частенько несли, когда, обезумев от пьянства, причиняли ущерб мебели и слугам, а также по сравнению с теми суммами, какие они проигрывали, предаваясь азартным играм, — развлечение, к которому они все прибегали во время своих пирушек. Эту благолепную забаву ввела в моду и поощряла шайка алчных шулеров, которые, благодаря способности к сводничеству и шутовству, сделались незаменимыми спутниками этих многообещающих юношей. Хотя всем — даже тем, кого они грабили, — известно было, что у них нет иных источников существования, кроме самых гнусных и мошеннических проделок, однако эти одураченные простаки льстили им и ухаживали за ними, тогда как к человеку чести, не желающему участвовать в их распутной жизни, они отнеслись бы с величайшим негодованием и презрением.

Хотя Перигрин в глубине души ненавидел такое разнузданное поведение и был неумолимым противником всего племени игроков, которых почитал врагами рода человеческого, обходясь с ними соответственно, однако он постепенно привык к буйному разгулу и даже был втянут в игру этими хищниками, опасными своею способностью к мошенничеству не менее, чем удивительным искусством разжигать страсти неосторожных юнцов. Большею частью они бывают от природы хладнокровными, флегматическими и лукавыми и, благодаря долгой привычке к притворству, всецело подчинили себе пылкие сердечные страсти; поэтому они всегда одерживают верх, сталкиваясь со стремительностью и необузданностью такого вспыльчивого и прямодушного человека, каким был наш герой, который, будучи разгорячен вином и сбит с толку дурным примером, позабыл все свои правила осторожности и воздержанности и ведя разгульную жизнь, не раз имел повод сокрушаться поутру о проигрышах истекшей ночи.

Этим покаянным размышлениям сопутствовало похвальное решение извлечь пользу из опыта, купленного такой дорогой ценой, но он был одним из тех философов, которые всегда откладывают на завтра первый шаг, ведущий к исправлению.

Глава LXXXVI

Перигрин получает письмо от Хэтчуея, после чего отправляется в крепость и отдает последний долг своей тетке. — К нему приезжает мистер Гантлит, который приглашает его к себе на свадьбу

Между такими утехами было распределено время нашего героя, и мало кто из молодых джентльменов его поколения упивался жизнью с большим удовольствием, несмотря на перемежающиеся приступы благоразумия, которые только возбуждали аппетит к новым развлечениям, столь рассудительно осуждаемым, как вдруг им было получено следующее письмо, толкнувшее его к решению посетить свое поместье в деревне:

«Кузен Пикль, надеюсь, вы держитесь на воде лучше, чем ваша тетка, которая вот уже семь недель крепко пришвартована к кровати, ибо трюм ее на несколько футов наполнен водой, вследствие чего я опасаюсь, что доски ее сгнили, и в короткий срок она может развалиться на части. Я сделал все возможное, чтобы обеспечить ей спокойное плаванье и защитить от внезапных шквалов, которые ей не под силу. Были здесь доктора, продырявили ей нижнюю палубу и выпустили шесть галлонов воды. Что касается меня, я не понимаю, как, черт побери, попала туда вода, ибо, как вам известно, этого напитка она никогда не употребляла. А что до этих докторов, то они подобны неискусным плотникам, которые, законопачивая одну дыру, делают две других; и посему ваша тетка снова быстро наполняется водой. Но хуже всего то, что она не берет в рот ни капли нантцу и совсем потеряла рассудок, вследствие чего в речах своих сильно уклоняется от курса, толкуя о какой-то чужеземной стране, называющейся Новым Иерусалимом, и мечтая о надежной якорной стоянке на реке Иордане. Должен сказать, что священник, заботясь о плавании ее души, старается удержать ее в равновесии и очень разумно рассуждает о милосердии и бедняках, которым она завещала двести фунтов. Были здесь мистер Гемэлиел и ваш брат, „милорд“, которые добивались доступа, чтобы повидаться с нею; но я не позволил им подняться на борт и направил на них мои патереро, что побудило их изменить курс. Ваша сестра, миссис Кловер, бессменно стоит на вахте возле своей родственницы; у этой молодой женщины доброе сердце. Я был бы рад видеть вас в крепости, если ветер ваших намерений дует в эту сторону; и, быть может, было бы утешением для вашей тетки увидать вас борт о борт с нею, когда якорь ее стоит торчком. Итак, на этом кончаю, но остаюсь вашим другом и покорным слугой