Люби меня - Елена Тодорова

45

Он ведь мое небо…

© Соня Богданова

Едва за Сашей захлопывается дверь, Людмила Владимировна меняется в лице. В крупных потемневших глазах, в поджатых, необычайно твердых для женщины губах, в каждой грубоватой черточке ее, прошу прощения, разъяренной физиономии читается одна сплошная ненависть.

Она прет на меня как танк. А я застываю, будто парализованная.

Даже если бы Людмила Владимировна реально сбила меня с ног и прокатилась вдоль моего тела металлическими гусеницами, я бы не смогла выказать сопротивления.

Благо, на расстоянии примерно полметра она притормаживает. Схватив меня за локоть, сжимает с такой силой, словно намерена поднять и вышвырнуть на улицу через окно. Впивается в мое пылающее лицо въедливым и выжигающим, подобно кислоте, взглядом.

По комплекции мать моего парня многим больше меня. Ростом точно не ниже Сашки. Ведь на нее он как раз и похож. Только вот ни эта схожесть, ни ее силовое преимущество не приводят меня сейчас в восторг.

Я, безусловно, в ужасе.

Еще до того как Людмила Владимировна начинает говорить. А уж потом…

– Богданова София Анатольевна, – высекает сухим жестким тоном. – Я долго терпела. Сказать по правде, ждала, что эти токсичные отношения, в которых ты, пустоголовая нищебродка, травишь моего сына своей социальной безответственностью и половой распущенностью, со временем разваляться сами по себе, – каждое слово, будто безжалостные удары хлыста, наносимые с отличительной хладнокровностью и поражающей жестокостью. Я не могла бы отразить их, даже если бы Людмила Владимировна, предоставив мне такую возможность, вдруг замолчала. Да и она продолжает: – Ты оказалась хитрее, чем я изначально думала. Почувствовав беспрецедентную выгоду, вцепилась в моего сына изо всех своих жалких силенок. Чего ты, безнравственная дрянь, добиваешься? Что тебе надо? Мало денег из него накачала? Так я готова добавить. Сколько тебе, блядская ты вертихвостка, нужно, чтобы оставить моего сына в покое и перестать наконец-то сосать из него материальные и духовные ресурсы? Сколько?! Я хочу, чтобы ты исчезла из этого города. Я готова дать тебе много денег. Очень много. Пять, десять, двадцать тысяч долларов… Тридцать! Говори, сколько тебе нужно, чтобы исчезнуть из Одессы навсегда.

– Как вы смеете? – выпаливаю я, едва ко мне возвращается дар речи. Из-за шока в голове, к сожалению, полный хаос. Я не могу подумать, что было бы правильно. Говорю исключительно на эмоциях, которые бомбят внутри с такой яростью, что ребра трещат. – При чем здесь деньги?! Я люблю вашего сына! Никакие тысячи, никакие оскорбления и никакие угрозы не заставят меня бросить его и уехать!

– Что именно ты в нем любишь я, к своему огромному сожалению, и видела, и слышала, – хмыкает Людмила Владимировна, заставляя меня снова задыхаться от стыда и унижения. – Как только община такую шлюху вырастила – удивительно, – заключает, впрочем, совершенно спокойно. Никакого изумления не выказывает. – Неудивительно то, что твоя фальшивая чистота ослепила моего сына. Мужчины перед вот этим сочетанием невинности и порока крайне слабы. Ты прекрасно играешь, куколка. Но лично я этот паталогический разврат больше терпеть не намерена. Найди себе другой член. С деньгами это будет еще легче. Не пропадаешь. Будешь умницей, я тебе даже помогу на новом месте устроиться. ВУЗ, жилье, нужные связи – все. В любом городе страны. Чувствуешь вес?

Меня эти ядовитые копья уже попросту насквозь пронизывают.

– Да что вы такое говорите?! – выкрикиваю, забывая о том, что Сашиной маме нельзя нервничать. Не могу об этом думать тогда, когда она разодрала мне всю грудь. – Вы обо мне ничего не знаете. Вы не знаете меня!

Вспышка моей боли не вызывает у Людмилы Владимировны ни единой эмоции.

– Бестолковая девчонка. Для Саши ты просто подстилка. Со мной же тебе ни ума, ни сил не хватит тягаться, – бьет словами так же уверенно. – Я знаю о тебе все. Абсолютно. От рождения до сегодняшнего дня. А вот ты, блаженная ты идиотка, не имеешь представления, с кем связалась. Не пойдешь навстречу, я тебя размажу. Ты у меня, если не уедешь из города, либо в дурку, либо за решетку загремишь. Сейчас я настроена очень и очень серьезно. Лучше тебе понять это и воспользоваться моим первым предложением. Прекрати разрушать нашу семью.

Меня начинает трясти. Не только от обиды. Ко всем моим сумасшедшим эмоциям примешивается настоящее чувство страха. Понимаю, что Людмила Владимировна банально запугивает, но звучит она при этом настолько убедительно, что невольно веришь каждому, мать ее, слову.

– Никаким предложением я пользоваться не буду! И с вами… больше не желаю разговаривать, – резко выдергиваю из ее грубых лап руку. Она, естественно, не отпускает сразу, но и я не сдаюсь. Плевать на то, что Сашина мама в прямом смысле расцарапывает мне кожу. Вырываюсь и отхожу в сторону. – Когда-нибудь вы поймете, что были неправы. Надеюсь, это осознание причинит вам хотя бы малую часть той боли, что вы сейчас абсолютно незаслуженно доставили мне. Прошу прощения за то, что вы сегодня увидели, и за то, что я сама по себе вам так неудобна. Но лично я вас никогда не прощу. Все, что вы сказали, просто бесчеловечно.

Разворачиваюсь и ухожу в ванную.

Лишь прислонившись к запертой на замок двери, позволяю себе заплакать. Тихо, практически беззвучно. Но очень-очень горько.

Я хоть и воспитывалась чересчур строгой матерью, с подобной жестокостью в своей жизни не сталкивалась. Ни одна пощечина, ни одно злое слово, ни одно маниакальное наказание не сравнится. Людмила Владимировна разорвала меня на кусочки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍