Муос: Чистилище - Захар Петров

А теперь на этой обезлюдевшей сгоревшей станции случайно собралось полтора десятка разных людей. Именно людей во всех смыслах этого слова. Несмотря на отрешённость, в их глазах не было безумия. Несмотря на отсутствие дружественности друг к другу, на их лицах не читалось и ненависти. Наоборот, какая-то прохладная благодарность за то, что они вот так вот молча могут посидеть рядом, обеспечивая на время друг другу безопасность. Эти люди ещё шли вперёд, а значит имели шанс куда-то дойти. И Вере безумно хотелось, чтобы эти люди выжили, чтобы они дошли до своей цели и нашли пристанище и покой. Уже в который раз её переполняло чувство, совершенно чуждое этому свирепому миру, — ей было жаль людей. И это была не какая-то сопливая сентиментальная жалость; это чувство было сродни тому, которое она испытывала к своим давно погибшим родным, к Вячеславу и Джессике, к Хынгу и близнецам. Конечно, каждый из её близких вызывал у неё разные эмоции, но её отношение к этим людям объединяло одно — она их ЛЮБИЛА и готова была положить за них свою жизнь. И этих своих случайных знакомых, чьих имён она даже не знала, она тоже ЛЮБИЛА. Она любила этих людей, лишь на пару часов ставших ей ближними.

Но чем она могла помочь этим несчастным, таким же несчастным, как и она сама? Чем могла бы облегчить их путь? Она не может их ни защитить, ни накормить, ни дать совет; потому что сама еле ходит, голодна и не знает, как выживать дальше. Единственное, чем обладала она и чего не было у них, единственное, чем она могла поделиться со своими ближними, — это книжки в заплечном рюкзаке. И несомненно, она должна уговорить этих людей взять по одному экземпляру.

Стараясь вселить в них надежду, она вдохновенно продолжала свою речь:

— Я знаю одного великого человека, который предсказал всё это ещё давно. И он всю жизнь трудился над тем, как помочь людям в этой катастрофе. Вот это средство…

Вера достала одну из коробок из своего рюкзака, открыла её и бережно листнула несколько страниц.

— Эта книга может храниться очень долго в любых условиях. Она может пережить нас с вами, а может быть, наших детей и внуков. И кто-то когда-нибудь в далёком будущем откроет эту коробку и начнёт листать страницы. И этот человек без посторонней помощи сможет научиться читать, а затем получить азы знаний об этом мире. Он сможет учить по этой книге своих детей и соседей. Закрыв последнюю страницу, эти люди станут совсем другими. Они не смогут оставаться в состоянии животных, к которому катимся мы с вами, а начнут искать другие книги, которые наверняка ещё где-то останутся вокруг. Начнут целенаправленно изучать окружающий мир, механизмы, которые за ненадобностью брошены нами. И этим людям будет достаточно одного поколения, чтобы восстановить то, что мы разрушили за этот год. А быть может, они создадут другую, более правильную цивилизацию, потому что не захотят повторять наших ошибок.

Никто из этих людей не пошевелился и не проявился и тени любопытства, кроме пары равнодушных взглядов, брошенных на коробку, бережно удерживаемую этой странной женщиной, сопровождаемой крепким парнем с простоватым лицом.

— Какие будущие поколения, женщина? — наконец-то отозвался один из асмейцев. — Нам бы до утра протянуть, да до вечера продержаться.

— А если продержитесь? Если продержитесь до утра и до вечера, а потом ещё много-много дней? Допустим, проживёте вы ещё много лет, слоняясь по Муосу. И умрёте, успев родить детей. Что вы им оставите? Умение ловко охотиться на крыс и слизняков? Это нужно сейчас, а что потом? Неужели вас радует перспектива оставить после себя неисчислимую цепочку потомков, мало чем отличающихся от пожираемых ими грызунов? Неужели человек создан Богом для этого?

— Бог? Ха-ха! — неожиданно вскрикнула женщина со свёртком. — Она говорит про Бога! Если Он и есть, то я не должна Ему ничего. Мы с Шунечкой Ему ничего не должны.

Женщина на мгновение приподняла свёрток — и Веру передёрнуло. В свёртке действительно был спеленан ребёнок, только давно умерший. Женщина не обратила внимания на реакцию Веры и продолжала кричать:

— Вот что сделал твой Бог! Оглянись вокруг, посмотри на меня, на Шунечку — вот работа твоего Бога!..

Женщина кричала что-то ещё, но Вера её не слушала. Какая-то страшная истина открылась ей, как противоположность того, что доказывала эта женщина. И она, подобно этой несчастной, дальше говорила сама с собой:

— Нет, это не Бог. Бог дал нам свободу. А всё, что вокруг — это сделали мы. Это сделала я! Это моя работа! Я распорядилась своей свободой в угоду своей гордыни. Я убила лесников, убила диггеров, развалила Республику, убила вашего Шунечку. Всё это — из-за меня… Бог посылал мне вестников: Антончика, Зозона, Паука, Идущего-По-Муосу, Зою, а ещё раньше — моих родителей. Они меня предупреждали, говорили остановиться. Но я их не слушала, я шла напролом, и вот что из этого вышло… Простите меня… простите… простите… простите…

Эти люди сейчас ей казались святыми по сравнению с нею, оставившей полчище трупов на своём пути. Она давно не видела священников или капелланов, и исповедаться ей было некому. Когда-то давно, требуя суда диггеров над собой, она тоже была не совсем искренна — это был больше психологический ход, чтобы вызвать к себе доверие тех, кого предала и в помощи кого она сейчас нуждалась. А теперь всё было по-другому: сидящие напротив неё страдальцы — вот перед кем она должна исповедаться; вот те, кто совсем не должен, но может её простить.

Слёзы потекли из Вериных глаз, её ноги подкосились и она стала на колени перед этими последними, быть может, людьми умирающего подземного мира. Но никто из них не понял, о чём твердила Вера, никто не придал значения её слезам и словам, отнеся это на обычный нервный срыв. Лишь юная партизанка, выдернув ладонь из руки своего спутника, подскочила к Вере, присела к ней и стала ласково, словно младшую сестру, гладить рукой по мокрым щекам:

— А вы поплачьте, поплачьте. Мне мама говорила, что когда плохо, надо наплакаться вдоволь, пока голова не заболит… Нам всем сейчас тяжело, но должно же быть когда-то лучше, потому что хуже уже вроде бы быть и не может…

И удивительно, грязные ладони и простые слова этой пацанки действовали лучше любой диггерской медитации. Эти люди не поняли, что она хотела им сказать, но если бы небесам надо было её сейчас покарать, это непременно случилось бы, а раз этого не случилось — значит, не пришло для этого время.

— Подарите мне эту книгу, пожалуйста.

Вера удивлённо посмотрела на беременную женщину, которая до этого, как восковая скульптура, совершенно неподвижно сидела между двумя былыми асмейцами.

— Когда подрастёт мой сынок, мы будем учиться по ней читать. Ведь можно по ней учиться читать сейчас? Необязательно ждать долго-долго?

Женщина приветливо улыбалась, ласково поглаживая рукой свой живот. Асмейцы посмотрели на неё удивлённо, но без злобы. Почему женщина была уверена, что у неё родится именно мальчик, было непонятно. Но лицо её излучало уверенность не только в том, что это будет мальчик, но и в том, что с ребёнком непременно будет всё хорошо. Временную растерянность Веры женщина расценила по-своему:

— Нет-нет, вы не думайте. Я сберегу книгу, обещаю вам. И мальчика своего научу её беречь. Дайте, пожалуйста.

Вера положила в протянутые руки женщины коробку, и та быстро её притянула к себе, прижала к животу и стала поглаживать, улыбаясь чему-то своему, непременно доброму и хорошему.

— Мам, я тоже хочу эту книжку. Попроси у тёти, мам. Колька обещал научить меня читать, но Кольки больше нет. Попроси, мам.

Вера, не дожидаясь, пока женщина решится, сама достала из рюкзака «Начала» и протянула её матери мальчика. Но малыш, испугавшись, что мама не захочет взять или тётя передумает отдавать книгу, сам выхватил её из рук Веры.

— Знаете, я не успела выучить до конца Поэму Знаний, а все из нашей бригады погибли. Я бы тоже взяла одну — это ведь что-то вроде Поэмы Знаний? Так ведь?

— Любопытная вещица, я бы приобрёл один экземплярчик, — поддержал инспектор маленькую диггершу.

Вскоре десяток экземпляров разошлись по рукам этих людей. Они не спешили прятать их за пазухи, в свои мешки и чемоданы. Они внимательно рассматривали чеканку коробки, открывали крышку, перелистывали необычные страницы. Они даже делали редкие комментарии, в общем-то, одобрительные.

Кто-то из них вскоре умрёт или погибнет. Кто-то разуверится и в бешеном приступе начнёт выдёргивать каждую страницу «Начал», а потом с садистским наслаждением рвать их на мелкие кусочки. Кто-то злобно выбросит книгу после того, как её не удастся обменять и на кроху пищи. Это будет потом. А сейчас эти люди на мгновение стали единой общностью, почти что тайным орденом, которому поручено вынести в грядущее эти шкатулки с сокровенными знаниями.