Впереди идущие - Алексей Новиков

Все это было верно, но почему-то Некрасов все больше смущался. Он торопился покончить с дольщиной, чтобы обсудить любые другие, наилучшие для Белинского условия, включая проценты от подписной платы.

Белинский выбрал твердое месячное жалованье. Некрасов явно обрадовался. Тут же рассчитал, что Виссарион Григорьевич может получить на первый год восемь тысяч, на следующий – двенадцать. Условия были выше тех, что мог выдержать «Современник» в настоящее время.

Но хмуро принял эти условия Виссарион Григорьевич. Родилось у него тяжелое сомнение: отстраняя его от дольщины, не оберегает ли Некрасов свои будущие доходы?

Белинский спросил: может ли он рассчитывать на свое жалованье во время поездки за границу?

И опять будто обрадовался Некрасов: не только может рассчитывать в это время Виссарион Григорьевич на свое жалованье, но и на деньги сверх того, если потребуются его семье.

Смущение Некрасова так и не проходило. Он то умолкал, то начинал бойко говорить о том, как необходимо путешествие для здоровья Виссариона Григорьевича.

Белинский остался один. Что ни говори Некрасов, а ведь половина-то доходов от журнала лучше, чем третья часть. Вот и причина его необыкновенного смущения. Корысть одолела!

Некрасов – и корысть! Неужто может такое быть? И так Виссариону Григорьевичу стало горько и одиноко, такое он ощутил волнение, что не мог приняться за работу.

Спасибо, из спальни подал голос сын Владимир. Вон какой зычный голос! Улыбнулся счастливый отец и пошел к сыну.

Некрасов вернулся домой такой убитый, что перепугал Авдотью Яковлевну.

– Какая случилась беда? – только и могла спросить она.

– Не мог я сказать Белинскому, что нельзя связывать судьбу «Современника» с его наследниками в случае… его смерти. – Пусть поймет Авдотья Яковлевна, как пришлось ему вертеться и придумывать всякие благовидные предлоги, чтобы разубедить Белинского в желании стать совладельцем журнала. – Он сгорает изо дня в день. Воистину страшно на него смотреть. А случись недоброе, нам пришлось бы иметь дело с Марьей Васильевной. Ты понимаешь, что это означает для журнала? – И ужаснулся от новой мысли: – А если Виссарион Григорьевич заметил мое замешательство, будь оно трижды проклято!

Авдотья Яковлевна никак не могла его успокоить.

– Я все для него готов сделать и сделаю! – повторял Некрасов. – Но нельзя же рисковать судьбой «Современника»!

Глава третья

У Василия Петровича Боткина собрались друзья. На столе среди яств, приготовленных гостеприимным хозяином, оказалась на этот раз железная кружка с прорезью, какие употребляются обычно для сбора пожертвований. Василий Петрович рассказал о болезни Белинского и о необходимом ему лечении за границей. Пусть каждый внесет лепту на это святое дело.

Сбор пошел дружно. Кто не имел с собою денег, опускал в кружку записку с указанием жертвуемой суммы. В один вечер собрали две тысячи рублей. Василий Петрович Боткин был очень доволен. Кто, как не он, первый помог старому другу? Даром что сам Белинский впадает из одной крайности в другую.

Программная статья Белинского в «Современнике», в которой ополчился он против дурной привычки принимать за европеизм европейские формы и внешности, была расценена всеми западниками как новая ересь неистового Виссариона.

Правда, никто не решался на открытый разрыв с Белинским и не отказывался от участия в «Современнике». Но журнал Краевского, освободившийся от нетерпимости и односторонности Белинского, все больше привлекал сочувственное внимание и Боткина и Грановского. В Москве уже не было Герцена, который мог поддержать Белинского. Герцен отправился за границу, – тем свободнее было шуметь в Белокаменной либералам-западникам.

А Виссарион Белинский пользовался каждой возможностью, чтобы показать в «Современнике», что представляют собой европейские формы.

Наш век, утверждал Белинский, погрузился в приобретение, или, как ловко выражаются на Руси, в «благоприобретение». Он – торгаш, алтынник, спекулянт, разжившийся всеми неправдами откупщик; он смекнул, на чем стоит и чем держится общество, и ухватился за принцип собственности, впился в него и душой и телом.

Все это было сказано в рецензии Белинского о модных романистах Франции – Дюма и Сю. В мире собственности и спекуляции и Дюма и Сю стали фиглярами, торгашами, гаерами, потешающими толпу за деньги. Они трудятся не для искусства, а для своих житейских выгод. Корень всему злу – деньги. Здоровье, талант, литературная репутация – все приносится в жертву деньгам.

Статья Белинского возбудила новое негодование западников. Очень не понравилась она Боткину, свято уверовавшему в положительные начала европейской жизни. Василий Петрович чувствовал себя особенно неловко: в мартовском номере «Современника», где поместил свою рецензию Белинский, начали печататься и «Письма об Испании» самого Боткина.

Многое сделал Василий Петрович для поездки больного друга за границу. И он же, спасая свою репутацию, спешит отмежеваться от него и крепит связь с издателем «Отечественных записок».

«Скажу вам по секрету, – писал он Краевскому, – я считаю литературное поприще Белинского оконченным. Он сделал свое дело. Теперь нужно и больше такта и больше знания. Еще о русской литературе он может говорить (да и она у него, увы, сделалась рутиной), а чуть немного выходит из нее, из рук вон плохо».

Хорошо, что Белинский не узнает об этом предательском письме и, расходясь все больше с Боткиным в убеждениях, сохранит веру в старую дружбу.

Читатели «Современника» видели перед собой Виссариона Белинского, полного сил, откликающегося на самые важные вопросы жизни с присущей ему страстью, широтой и полнотой.

А в дом Белинского вошло неизбывное горе: умер – сгорел в несколько дней – сын Владимир.

Страшен был вид Белинского, молча стоявшего перед колыбелью. Только рыданья матери нарушали тишину, объявшую дом. Оленьку отправили с Аграфеной Васильевной к знакомым. Еще страшнее стала пустота.

Доктор Тильман прописывал успокоительные микстуры осиротевшей матери, а сам прислушивался к кашлю Белинского. Болезнь его сделала отчаянный рывок. Впрочем, это хорошо чувствовал и сам Виссарион Григорьевич. Но состояние Марьи Васильевны было таково, что об отъезде за границу нечего было и думать. Хорошо еще, что в апрельском номере «Современника» он мог напечатать несколько рецензий, написанных до семейной катастрофы. А дальше?

Один Некрасов несет все труды по журналу. Давно развеялись мелькнувшие было подозрения о его корысти. Сам Николай Алексеевич живет перебиваясь неведомо как. Все отдано им «Современнику», все заботы – будущему журнала.