Три круга Достоевского - Юрий Кудрявцев

Люди жертвуют жизнью не за идеи, а за блага земные. Бед­ные глушат неутоленные потребности пьянством. «Но вскоре вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут. Спрашиваю я вас: свободен ли такой человек?» [10, 9, 393]. Вместо свободы, наоборот, впали в рабство. «И достигли того, что вещей нако­пили больше, а радости стало меньше» [10, 9, 393].

Не идеализирует Зосима существующее. Он обнажает и пре­обладание в обществе ориентирующихся на «иметь». Но он ви­дит и других. К ним он относит иноков, живущих в монастырях. Там тоже есть разные люди. Но лучшие из них «отсекли потреб­ности лишние», служат идее, живут ради «быть». Они уединены лишь внешне, внутренне же они живут нуждами людей. Пока они «хранят идею». Но затем обновят ею мир. «Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом» [10, 9, 394]. Это борцы, жизнью не избалован­ные и закаленные. Они будут преобразовывать мир через себя.

Поле деятельности для этих людей огромное. Ибо все в мире растлевается. «А пламень растления умножается даже видимо, ежечасно, сверху идет» [10, 9, 395]. Растление вверху, растление и внизу. «Народ загноился от пьянства и не может уже отстать от него. А сколько жестокости к семье, к жене, к детям даже; от пьянства все. Видал я на фабриках десятилетних даже детей: хилых, чахлых, согбенных и уже развратных. Душная палата, стучащая машина, весь божий день работы, развратные слова и вино, вино, а то ли надо душе такого малого еще дитяти? Ему надо солнце, детские игры и всюду светлый пример и хоть каплю любви к нему. Да не будет же сего, иноки, да не будет истязания детей, восстаньте и проповедуйте сие скорее, скорее» [10, 9, 394].

Зосима зовет к восстанию. Но не к насилию. Они будут преобразовывать мир своим примером. Вопреки всему, всем гонениям на них. Они претерпят все, но не опустятся до безличности.

Зосима понимает, что путь этот не самый легкий. Но необходимый. Роз на этом пути нет, больше шипов. «Не принимает род людской пророков своих и избивает их, но любят люди му­чеников своих и чтят их, коих замучили» [10, 9, 403]. В этом «чтят» выражена вера в личностное в человеке. Ибо безличность «чтит» не мучеников, а мучителей.

Веря в человека, Зосима, как учитель, далек от мысли опи­раться на чудо, тайну и авторитет. Он не прибегает к запугива­нию адом. Да и понимание ада у него далеко не традиционное. «Страдание о том, что нельзя уже более любить» ,[10, 9, 403] — вот что такое ад.

Зосима мало думает о потустороннем. Его религия не мистич­на. «Говорят о пламени адском материальном: не исследую тайну сию и страшусь, но мыслю, что если б и был пламень материаль­ный, то воистину обрадовались бы ему, ибо, мечтаю так, в муче­нии материальном хоть на миг позабылась бы ими страшнейшая сего мука духовная. Да и отнять у них эту муку духовную не­возможно, ибо мучение сие не внешнее, а внутри их» [10, 9, 404].

Главное у этого учителя, как и у Христа, иное понимание че­ловека, да и иное понимание бога. Бог не вне нас, а в нас.

Спорили два учителя — Иван и Зосима. У каждого своя тео­рия, у каждого своя практика. В их теориях, однако, есть общие посылки: недовольство существующим, любовь к детям и тезис — «если нет бессмертия, то все позволено». Но много у них и раз­ного. Иван исходит из низкой, безличностной природы человека, опирается на логику, понимает бога как нечто внешнее и предъяв­ляет ему счет. Зосима исходит из высокой, личностной природы человека, опирается на пример. Бога понимает не как внешнее, а как внутреннее для человека. И счет предъявляет не внешнему, а себе. Виноват в несовершенстве жизни не кто-то, а ты — вот мысль Зосимы. Даже не ты, а я, сам.

Теория Ивана противоречива: начал с осуждения насилия, пришел к его освящению. Иван ведет к крови и разрушению лич­ности, он сеет зло. Теория Зосимы непротиворечива, ведет к бескровию и возвышению личности, ее автор сеет добро.

Учителя спорят о боге. Но все дело в том, что понятие бога у оппонентов разное. Они в начале спора как бы не договори­лись о едином понимании исходных понятий. При несовместимых исходных понятиях им следовало бы разойтись в стороны. Но они спорят.

Фактически Зосима не менее атеист, чем Иван, если понимать бога как понимает его Иван. Иван предъявляет счет богу традиционному, богу-творцу, богу — верховному судье, богу, находящемуся вне нас. Зосима же верит не в такого бога, во всяком случае, не на такого он делает ставку. И если счет за страдания людей Иван предъявляет потустороннему существу, то Зосима предъявляет его себе и другим людям. Бог — наша совесть, по­теря бога — потеря совести. Почему мир несовершенен? Иван склонен спросить об этом у бога и обвинить бога. Зосима спра­шивает у себя и винит себя.

В романе Иван фактически спорит с Ферапонтом, а не с Зосимой. И это выяснилось бы сразу, сведи Достоевский Ивана и Зосиму для прямого спора. С Зосимой у Ивана нет предмета для спора — у них разные исходные понятия. С Ферапонтом Иван просто не стал бы спорить — не та фигура.

Почему так получилось? Может быть, писатель хотел вывес­ти Ивана как полузнайку в религии? Вряд ли — ведь Иван автор легенды. Просто Достоевскому нужно было высказать ряд глу­боких мыслей по весьма важной проблеме. Он и сталкивает ге­роев. Но свести их вместе не может. Потому-то спор заочен.

Конечно, можно было бы дать Ивану зосимовское понимание бога. Но тогда автору не удалось бы показать слабости офи­циальной религии. Одним образом Ферапонта этого не сделаешь. А задача такая была.

В споре Ивана и Зосимы победителя не было. Логикой Иван сильнее. Но не в логике сила Зосимы, в примере. У каждого свои законы. Диалога не получилось. Оппоненты мечут стрелы мимо друг друга. Но они летят туда, куда хотел их направить автор.

Здесь дан спор учителей о природе человека. Каков чело­век — низок или высок, сложен или прост, автономен или ма­рионетка в чьих-то руках? В своем последнем романе Достоев­ский заставляет героев спорить об основах своей философии че­ловека и выводах, из них вытекающих. И это спор внутри са­мого автора, вынашивающего свою философию человека.

В тех основных аспектах, которые я затронул в этой главе, философия выношена. Писатель признает сложность человека, выступает за его личностность, за его деятельность по улучше­нию себя и своего окружения. Но что-то в этой философии автор хотел бы уточнить. Не принимая инквизиторства, автор, однако, не склонен отмахиваться от некоторых его доводов. Ибо в этих доводах обнажены глобальные человеческие проблемы: смысл жизни, гармония и псевдогармония, единение людей и средства его достижения, нравственное лицо инквизиторства, ложь и об­щественное развитие. Фактически те же проблемы поднимает Христос.