Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Верховня, 22 марта 1849 года:

"Дорогая матушка! Если кто-нибудь бывал когда-либо изумлен, то, конечно, тот пятидесятилетний мальчик, к которому было обращено твое письмо, где перемешаны "вы" и "ты", - письмо от 4 марта, полученное мною вчера... Не желая получить другое письмо в том же духе, скажу тебе, что я посмеялся бы над ним, если б оно не принесло мне глубокого огорчения, ибо я вижу в нем полное отсутствие справедливости и полное непонимание нашего с тобой положения. Тебе, однако, следовало бы знать, что если мух не ловят на уксус, то уж тем более не привлечешь этой неприятной кислотой женщину. По воле рока твое письмо, нарочито сухое и холодное, попало мне в руки как раз в ту минуту, когда я говорил, что в твои годы тебе следует жить в достатке и что Занелла должна оставаться при тебе, что я не успокоюсь до тех пор, пока ты не будешь иметь, кроме 100 франков пенсиона ежемесячно, еще и оплачиваемую мною квартиру и 300 франков на Занеллу... И вот надо же! Когда я, как ты сама признаешь, говорил по поводу этих вещей совершеннейшую правду... мне подают твое письмо - в моральном плане оно произвело на меня впечатление того пристального и злобного взгляда, каким ты устрашала своих детей, когда им было по пятнадцать лет. Но, к сожалению, в пятьдесят лет подобные приемы уже не действуют на них.

Кроме того, особа, которая может составить мое счастье, единственное счастье жизни бурной, трудовой, тревожной, полной превратностей, той жизни, которую я с юности и до сей поры веду в постоянной нищете, - это ведь не ребенок, не восемнадцатилетняя девочка, ослепленная славой, или прельстившаяся богатством, или покоренная чарами красоты. Ничего этого я не могу ей дать. Этой особе уже за сорок лет, и она перенесла много испытаний. Она очень недоверчива, и обстоятельства жизни усилили ее недоверчивость... Вполне естественно, что при том расположении мыслей, в каком я знаю ее уже десять лет, я сказал ей, что она ведь не вступает в брак с моими родными, что в полной ее воле будет видеться или не видеться с ними, а сказать так меня побудили честность, деликатность и здравый смысл.

Я не скрыл этого условия ни от тебя, ни от Лоры. Однако даже это обстоятельство, вполне естественное, показалось вам подозрительным, и вы сочли его только предлогом или каким-то дурным замыслом с моей стороны, желанием возвыситься, аристократничать, бросить своих близких и т.д. ...А между тем это чистейшая и единственная правда... Неужели ты думаешь, что твои письма, где ты наспех бросишь мне несколько ласковых слов, мне, который должен бы стать для тебя предметом гордости, а особенно письма, подобные тому, какое я получил вчера, могут привлечь к новой семье женщину такого характера и такой опытности?..

Я, конечно, не прошу тебя притворно выражать чувства, которых у тебя нет, - ведь только Богу да тебе известно, что с самого моего рождения ты отнюдь не душила меня поцелуями. И ты хорошо делала, ведь если бы ты любила меня, как своего обожаемого Анри, я, вероятно, стал бы таким же, как он, и в этом смысле ты была для меня хорошей матерью. Но я хотел бы, чтобы у тебя появилось сознание своих интересов, которого у тебя никогда не было, и чтоб ты хоть ради них не мешала бы моему будущему, я уж не говорю - моему счастью..."

Бальзак дивился слепоте своих родных. Как! У него такие серьезные шансы жениться на богатой и знатной женщине чудесной доброты, женщине, которой восторгается вся Россия и которая в Париже пользовалась бы большим весом и, занимая в свете видное положение, помогла бы выдать замуж обеих девиц Сюрвиль, а мать в угоду своему высокомерному характеру все готова испортить? Неужели Лора не понимает, что для госпожи Ганской ничего нет проще, как распроститься с Бальзаком и с его августейшей фамилией? Не делает этого госпожа Ганская потому, что ее дети и она сама все больше восхищаются Бальзаком. И неудивительно, что их возмущает, отчего его собственные родные не выказывают ему такого же уважения.

Бальзак - Лоре Сюрвиль:

"Не поворачивай в дурную сторону все, что я тебе говорю. Я говорю от чистого сердца и хочу тебе разъяснить, как вам надо себя вести в вопросе о моей женитьбе. Так вот, дорогая детка, надо действовать осторожно, обдумывать каждое слово, каждый свой поступок. В общем, если я окажусь в чем-либо неправ в этом длинном письме, не надо за это на меня сердиться; прими из моих советов то, что сочтешь верным, и главное - сожги письмо, и больше о нем говорить не будем. То же самое я рекомендую сделать и маме... Пожалуйста, запомни хорошенько, что у меня нет ни малейшего желания помыкать своими родными, быть самодержцем, требовать повиновения... Я хотел бы только, чтобы мои близкие не делали ошибок; если мои советы идут наперекор здравому смыслу, не станем больше говорить об этом... Я жажду лишь одного: полного спокойствия, семейной жизни и более умеренного труда, чтобы завершить "Человеческую комедию".

Думается, все теперь ясно, и, если вдруг мои планы здесь осуществятся, я надеюсь создать, как говорится, хорошую семью. Если же меня постигнет полная неудача, я заберу библиотеку и все, что мне принадлежит на улице Фортюне, и как философ построю по-новому свою жизнь и свое будущее... Но на этот раз я поселюсь где-нибудь на полном пансионе, сниму одну меблированную комнату, чтобы иметь независимость во всем, не связывать себя даже обстановкой... Для меня в нынешнем деле, оставив в стороне чувство (неудача меня морально убила бы), возможно лишь одно решение - все или ничего, орел или решка. Если я проиграю, я жить не стану, я удовлетворюсь мансардой на улице Ледигьер и сотней франков в месяц. Мое сердце, ум, честолюбие стремятся только к тому, чего я добиваюсь вот уже шестнадцать лет; если это огромное счастье мне не достанется, мне больше ничего не надо, ничего я не хочу.

Не следует думать, что я люблю роскошь; я люблю роскошь, собранную на улице Фортюне, но при условии, что ей будут сопутствовать прекрасная женщина знатного рода, жизнь с нею в достатке и прекрасные знакомства; сама же по себе роскошь не вызывает во мне никаких нежных чувств. На улице Фортюне все создано лишь во имя Ее и для Нее..."

Была и другая обида, правда, маленькая. В начале своего пребывания на Украине он получил несколько писем от своих племянниц, и эти девичьи письма, полные "кошачьей" ласковости и остроумия, очень забавляли графиню Анну. А затем Софи и Валентина перестали писать из-за того, объясняла госпожа Бальзак, что дядя Оноре перестал им отвечать. "Как! Ты, моя мать, находишь, что твой пятидесятилетний сын обязан отвечать племянницам! Да мои племянницы должны считать для себя честью и радостью, если я черкну им несколько слов..." Матери пришлось смириться перед такой бурей. Софи и Валентина снова принялись подражать госпоже де Севинье. Очаровательная Софи вела также дневник. В этом семействе всех тянуло к перу. Первого января 1849 года Софи описывала обед, который они с Валентиной устроили на улице Фортюне "у бабуси"...

"Бедная бабуся! Какая радость для нее принимать нас, изображать из себя важную даму, какой она была когда-то... В большом камине с лепными украшениями пылал яркий огонь... а какой был славный обед - все любимые наши кушанья! Франсуа и Занелла усердно хлопотали вокруг нас! Один лишь папа был печален и мрачен... Дядя в России! Он даже не написал нам! Живет он там в роскоши, в богатстве и думать позабыл о своих бедненьких племянницах".

Софи влюбилась в сына Зюльмы Карро - любовь оказалась без взаимности. Что касается дядюшки Даблена, то он, явившись с обычным своим новогодним визитом, не принес подарка.

"Фи, какой гадкий! Старый холостяк, у которого сорок тысяч франков годового дохода, одержим страстью ко всякому старинному хламу и мог бы, кажется, подарить хотя бы китайскую чашку за два франка. Впрочем, в его годы скряжничать простительно.

Дядя Оноре написал наконец. Письмо грустное. Он еще не уверен, что состоится его женитьба на красивой и знатной графине Ганской. А будет ли Он счастлив? Она очень гордая и при всей дядюшкиной знаменитости будет ставить его ниже себя. Может быть, я ошибаюсь. Поэтому я горячо желаю, чтобы все вышло по его желанию. А все-таки это разлучит нас. Мы будем унижены. Но какое это имеет значение? Буду нынче вечером молиться о женитьбе дядюшки... Я хочу любить его таким, каков он есть... Он сообщил бабушке, что назначает ей содержание сто франков в месяц. Какое счастье! Надо признать, что близ важной дамы чувства его облагораживаются и сердце возрождается. Он добрый человек. Он любит по-настоящему..."

Юная Софи - умница, она уже понимает, что настоящая любовь порождает доброту. Она жалеет своих родителей и прощает им, что они неудачники в жизни: "Боже мой, как мучительно видеть, что отец, такой мужественный человек, утратил мужество! Он столько работал!.. Он ложится спать, но не спит..." И вот, чтобы развлечь папу, Софи возит его в Тюильри или в Нейи. "Как хорош Париж! Как прекрасно солнце! Как воздух свеж и мягок!.."