Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

За три дня до свадьбы он еще не был уверен, что она действительно состоится. Одиннадцатого марта он писал матери: "Все готово для известного тебе дела, но я напишу о нем, только когда все кончится. Здесь, как и повсюду, эти вещи можно считать совершившимися, лишь когда выйдешь после церемонии". Стрелки весов, на которых Эвелина взвешивала все за и против, колебались до последнего мгновения. Наконец жалость, любовь и слава взяли верх, и она решилась.

Свадьба состоялась четырнадцатого марта, в семь часов утра, в Бердичевском костеле св.Варвары, где, как писал Декав, "с крыши стекала вода от тающего снега, а на колокольне трезвонили колокола"; обряд совершал аббат граф Озаровский, присланный епископом Житомирским. Одним из свидетелей был Георг Мнишек. "Графиня Анна сопровождала мать, и обе сияли от радости", - пишет Бальзак. После бракосочетания все семейство поехало обратно, в Верховню, и прибыло туда только в десять часов вечера; все были измучены. Азиатские ветры сотрясали дом. Бальзак задыхался. Пятидесятилетняя новобрачная страдала от приступа подагры: "Руки и ноги у нее так распухают, что она не может шевелить пальцами, не может ходить..." Доктор Кноте назначил страдающей артритом помещице любопытное и садистское лечение: "Она ежедневно погружает ступни в утробу молочного поросенка, которого режут и вскрывают при ней, так как нужно, чтобы ступни спутались еще трепещущими внутренностями животного. Нечего и рассказывать, как пронзительно визжит поросенок, не понимая, что ему оказывают великую честь, и стремясь избавиться от нее..." Ни муж, у которого сердце отказывалось служить, ни жена, больная ревматизмом, не в силах были совершить путешествие. Отъезд отложили до конца апреля. "Надеюсь, что еще в апреле я вернусь в Париж... Увы! Для моего здоровья очень нужен воздух родины, надеюсь, что он поможет и моей жене, здоровье которой тоже в плачевном состоянии..."

Женившись, Бальзак написал четыре торжествующих письма: своей матери, сестре, доктору Наккару и другу тяжелых дней Зюльме Карро.

Бальзак - госпоже Карро, 17 марта 1850 года:

"Мы с вами такие старые друзья, что вы только от меня должны узнать о счастливой развязке великой и прекрасной драмы сердца, длившейся шестнадцать лет. Итак, три дня тому назад я женился на единственной женщине, которую любил, которую люблю еще больше, чем прежде, и буду любить до самой смерти. Союз этот, думается мне, - награда, ниспосланная мне Богом за многие превратности моей судьбы, за годы труда, за испытанные и преодоленные трудности. У меня не было ни счастливой юности, ни цветущей весны, зато будет самое блистательное лето и самая теплая осень..."

Доктору Наккару он сообщил о своих ослепительных родственных связях и о плачевном состоянии своего здоровья. Что теперь скажут завистники, узнав, что он стал мужем правнучки Марии Лещинской, зятем адъютанта русского царя, племянником первой статс-дамы императрицы? Но что скажет доктор Наккар, увидев, что его пациент не в силах подняться по двадцати ступенькам, что его мучит удушье, что он не может стоять и все присаживается? Бальзак опьянен полным успехом своих планов, но не питает никаких иллюзий относительно будущего. Бедук даровал ему этот союз, о котором он мечтал всю жизнь, но он знает, что брачное ложе будет для него ложем смерти. Подобно Мари Верней в "Шуанах", он мог бы сказать: "Жить осталось только шесть часов". В 1834 году он написал: "Вот было бы любопытно, если бы автор "Шагреневой кожи" умер молодым". Любопытно? Нет, неизбежно. Разве возможно прожить до старости, когда еженощно сжигаешь свою жизнь? Но "во что бы то ни стало умереть надо в своем гнезде". Бальзак торопится привести жену на улицу Фортюне.

Но надо еще съездить в Киев, чтобы там вписали госпожу де Бальзак в паспорт мужа и выдали визу на выезд из Российской империи. Во время этой поездки он получил воспаление глаз. Он не может ни читать, ни писать: какое-то черное пятно застилает бумагу. После нового лечения доктор Кноте отпускает супругов, и 25 апреля они трогаются в путь. Они ехали через Краков и Дрезден, и путешествие их было ужасным. Дороги развезло, карета увязала в грязи по самые дверцы. Задыхающемуся, почти слепому Бальзаку приходилось вылезать из берлины и сидеть на размокшей земле, пока крестьяне, вооружившись самодельным домкратом, вытаскивали из грязи карету. Бальзак хватался за сердце и дышал с трудом.

Ева де Бальзак - своей дочери Анне, Броды, 30 апреля 1850 года:

"Меня очень беспокоит его здоровье: приступы удушья у него случаются все чаще, да еще крайняя слабость, совсем нет аппетита, обильный пот, от которого он все больше слабеет. В Радзивилове нашли, что он ужасно переменился, что его с трудом можно узнать... Я его знала семнадцать лет, а теперь каждый день замечаю какое-нибудь новое его качество, которого я не знала. Ах, если бы вернулось к нему здоровье! Прошу тебя, поговори о нем с доктором Кноте. Ты и представить себе не можешь, как он мучился эту ночь. Я надеюсь, что родной воздух пойдет ему на пользу, а если надежда обманет меня, поверь, участь моя будет печальна. Хорошо женщине, когда ее любят, берегут. С глазами у него, бедного, тоже очень плохо. Я не знаю, что все это значит, и минутами мне очень грустно, очень тревожно..."

А в заключение: "Бильбоке говорит, что он поправится, как только вступит на французскую землю". Десятого мая они прибыли в Дрезден. Бальзак, не видя букв, которые выводил на бумаге, написал Лоре Сюрвиль: "Наконец-то мы здесь, живы, но больны и устали. Подобное путешествие сокращает жизнь на десять лет; сама посуди, каково это было: бояться, что мы в дороге опрокинемся и задавим - она меня, или я ее, или оба умрем, задавив друг друга. А ведь мы друг друга обожаем..." Бальзак настоятельно просил и Лору, и госпожу Бальзак, чтобы старуха мать не дожидалась супругов на улице Фортюне. Ведь это было бы неприлично. "Моя жена должна поехать к ней и засвидетельствовать ей свое почтение. Когда это будет сделано, мать может по-прежнему выказывать свою преданность; но она унизит свое достоинство, если останется и будет помогать нам распаковывать вещи". Госпожа Бальзак-старшая (вежливая замена эпитета вдовствующая) должна была вручить ключи слуге-эльзасцу Франсуа Мюнху и отправиться ночевать к дочери в Сюрен.

Путешественники задержались на несколько дней в Дрездене, где их радушно приняли друзья Евы. Супруги ходили по магазинам. Бальзак купил себе превосходный дорожный несессер, а его жена - "жемчужное ожерелье, которое святую и то бы свело с ума". Своим детям госпожа де Бальзак написала: "Метр Бильбоке целует вас". Супруги казались счастливыми, насколько можно быть счастливыми, когда вблизи во мраке бродит смерть.

Наконец в тихий майский вечер они прибыли в Париж. Утром этого самого дня старуха мать покинула дом и уехала в фиакре, предварительно украсив, по приказанию сына, жардиньерки цветами и поставив в вазы кустики капского вереска. В сумерки на улице Фортюне остановилась дорожная карета. Из нее, задыхаясь, вылез почти слепой мужчина, изнуренный двухдневным перегоном и бессонницей, а за ним - все еще красивая женщина. Кучер позвонил. Никакого ответа. В доме, однако, жили, в окна видно было, что все комнаты освещены и украшены цветами. Несмотря на долгие и громкие звонки, никто не вышел отворить дверь. Прибытие, которое Бальзак хотел обставить столь торжественно, походило на дурной сок. Среди ночи кучеру пришлось идти к слесарю Гримо, проживавшему на улице Фобур-Сент-Оноре в доме N_175. Когда же наконец супругам удалось войти в особняк, так любовно убранный, они убедились, что на Франсуа Мюнха, их слугу, внезапно напало буйное помешательство. Он все разгромил в доме, потом забаррикадировался. Чтобы сдать его в больницу, надо было дождаться рассвета. Расплатившись со слесарем, с кучером и отпустив обоих, Ева ушла к себе, в красную спальню, а Оноре к себе, в голубую спальню. Последний лоскуток шагреневой кожи, лежавший в его жилетном кармашке, стал совсем маленьким - не больше лепестка розового подснежника.

XLI. НАВСТРЕЧУ СМЕРТИ

Когда дом построен, в него входит Смерть.

Турецкая пословица

"Бильбоке доехал в таком ужасном состоянии, в каком ты никогда его не видела. Он ничего не видит, не может ходить, то и дело теряет сознание", писала Ева своей дочери Анне. Бальзак не в силах был подняться с постели, жена сидела возле него. На следующий же день после его возвращения доктор Наккар навестил своего пациента и друга. Испуганный состоянием больного, он тотчас потребовал созвать консилиум, который и состоялся 30 мая. Врачи предписали пустить кровь или поставить кровососные банки, давать слабительное и мочегонное; предписали избегать всяких волнений, говорить мало и вполголоса.

В заметках доктора Наккара говорится и о его личном впечатлении. У него уже не было никакой надежды. Бальзак внешне так изменился, что эта перемена ни от кого не могла укрыться. "А уж тем более от врача, который пользовал, изучал и любил больного с детских его лет. Каким зловещим признаком была для него эта перемена!" Наккар установил, что болезнь сердца развилась и приняла новый, роковой характер. Бальзак задыхался, говорил отрывисто, прерывающимся голосом. Однако в течение нескольких дней надеялись, что лечение и отдых улучшат - хотя бы временно - его состояние.