Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев

В какой-то момент Шпеер перестает скорбеть о своей участи и деловито напоминает, что Визенталь написал к его книге предисловие, в котором отметил, что ее автор свою вину признал, но уже в следующей строчке снова начинает говорить о себе так, словно был жертвой нацистских злодеяний, а не одним их тех, кто их совершил: «Меня привела к вам пережитая мной психологическая травма, и вы мне очень помогли, как помогли тому эсэсовцу, когда не вырвали свою руку из его руки и не стали его попрекать. Каждый человек несет на плечах груз собственной жизни, и никто не может его от этого груза освободить, но с тех пор, как мы познакомились, нести свой груз мне стало легче. Через вас на меня снизошла Божья милость».

Это был очень христианский и хорошо продуманный текст, написанный не преступником, просившим прощения у своей жертвы, а жертвой, удостоившейся прощения своего мессии, и Визенталь был потрясен этим до глубины души. «Я думаю, – писал он Шпееру, – что благодаря этому эссе весь мир увидит в вас то, что вижу я».

После этого Шпеер начал присылать Визенталю неформальные по тону записки, а в конце концов обратился к нему с очень личной, почти интимной просьбой: прочитать перед публикацией рукопись его новой книги. Визенталь согласился. Ему казалось, что он понимает не только самого Шпеера, но и все поколение, к которому тот принадлежал. Идеология, в которую они верили, ослепила их, а когда они осознали, куда ведет выбранный ими путь, было уже слишком поздно. «Мы все делали в молодости ошибки», – написал он Шпееру как-то раз, и в этой фразе содержится ключ к пониманию их взаимоотношений.

3. Из концлагеря в концлагерь

В октябре 1994 года к Освенциму подъехала служебная машина с правительственными номерами. Ее сопровождал полицейский эскорт. Визенталь, которому скоро должно было исполниться восемьдесят шесть лет, приехал в Польшу с визитом примирения. Президент Лех Валенса наградил его орденом, а Ягеллонский университет в Кракове присвоил ему почетное докторское звание. Визит получился весьма символичным, и Визенталь был очень взволнован: он все время плакал. Примириться с поляками ему было нелегко, но искушение даровать им прощение пересилило.

Когда он вошел в ворота, на которых красуется знаменитая надпись «Труд освобождает», то стал рассказывать своему биографу Гелле Пик, как его привезли в Освенцим на одном из «поездов смерти» и как он выбрался оттуда живым. По его словам, их привезли в Освенцим из концлагеря Плашув, но вместо того чтобы отправить на смерть в газовые камеры, оставили на три дня в вагонах, а затем почему-то отвезли в другой концлагерь, Гросс-Розен. Так, мол, он и спасся.

У Геллы Пик этот рассказ сомнений не вызвал, но, судя по всему, дело обcтояло не так. В автобиографии, написанной в июле 1947 года, Визенталь рассказывает о своем пребывании в Освенциме то же самое, что сообщил Гелле Пик, но в своих показаниях, данных через несколько лет мемориалу «Яд-Вашем», говорит, что в Освенцим не попал, и объясняет это следующим образом. Когда к Плашуву подошли русские, в лагере начался хаос. «Немцы, – говорит Визенталь, – потеряли голову: видимо, понимали, что их конец близок, – и по ошибке прицепили наш вагон не к поезду, шедшему в Освенцим, а к поезду для обычных заключенных. Так мы по ошибке и попали в концлагерь Гросс-Розен».

Позднее он давал показания на судебном процессе в Штутгарте, где судили военных преступников Львова, и тоже однозначно заявил, что в Освенциме не был. Когда же он обратился к ФРГ с просьбой о компенсации, то приложил клятвенное заявление директора венской еврейской общины Вилли Крелла, с которым сидел в лагерях, где тот пишет, что они покинули Плашув вместе и на следующий день прибыли в Гросс-Розен. Самого Крелла через несколько недель отправили в Освенцим.

Тем не менее Освенцим стал неотъемлемой принадлежностью официальной биографии Визенталя. В США, где для многих Холокост ассоциировался именно с Освенцимом, этот лагерь упоминался в речах, произнесенных в честь Визенталя в конгрессе и сенате, а также в биографии Визенталя, подготовленной для президента Картера по случаю присуждения Визенталю «Золотой медали конгресса».

Визенталь рассказывал историю своей жизни очень часто: в документах, которые составлял по официальным поводам, в книгах и письмах, которые писал, в показаниях на различных судебных процессах, в интервью, которые давал журналистам, в лекциях, с которыми выступал. В его архиве сохранилось, по крайней мере, двадцать кратких, написанных от руки автобиографий, и по понятным причинам некоторые детали в них – включая даты, географию и имена людей – различаются. Поэтому из автобиографий Визенталя невозможно извлечь однозначную хронологию его жизни в Львовском гетто, пребывания в концлагере Яновский и работы в ремонтных мастерских Восточной железной дороги. Логично предположить, что он неоднократно переходил из одного места в другое, причем в разном качестве: то как заключенный, то как рабочий, – о чем и сам рассказывал на судебных процессах над военными преступниками из лагеря Яновский.

Невозможно хронологически точно реконструировать и историю его бегства из концлагеря и жизни на тайной квартире. В принципе ничего удивительного в этом нет: дневника Визенталь не вел и всех подробностей пережитых им ужасов, по-видимому, в точности не помнил – точно так же, как и многие другие пережившие Холокост люди, выступавшие в качестве свидетелей на судах над военными преступниками. Люди, находившиеся вместе с Визенталем в концлагерях и в общих чертах подтверждавшие его версию, тоже иногда друг другу противоречили. Однако ошибки памяти о лжи не свидетельствуют, а что произошло на самом деле, можно в ряде случаев установить путем сравнения многочисленных автобиографий Визенталя. Узником Освенцима он не был.

К показаниям для архива мемориала «Яд-Вашем» он отнесся очень ответственно, и по ним заметно, что он старался быть точным. В показаниях на судебных процессах над военными преступниками он тоже старался тщательно выбирать формулировки. Он неоднократно говорил судьям, что определенные факты известны ему только по слухам, и не раз предупреждал, что относительно дат память вполне может его подвести. На одном из процессов он рассказал, что однажды видел поезд, нагруженный евреями, простоявший на перроне три дня, и, возможно, именно это и послужило источником рассказа о трех (по другой версии – четырех) днях, проведенных им в Освенциме. Но так или иначе, его попытка поместить себя в самый центр еврейской катастрофы – Освенцим – являлась для него характерной: он был склонен гиперболизировать свои страдания.