Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

вперед — ты благородный и великий! Ты отнял жизнь у того, кто отнимал ее у тысячей... Ты был орудием Провидения... Ты шествуешь по светлым путям вечности!» А потому, — писал другой финляндец, — «возмутительно слышать, что деяние Евгения Шаумана называют преступлением». «Мы удостоверяем, что считаем убиение Бобрикова проявлением высочайшего правосудия», — читаем в прокламации Эстерботнийца.

Эти речи в защиту политического убийства можно сопоставить с теми, которые раздавались во Франции в период великой революции и в Польше в дни ее повстаний. Логика панегиристов убийцы Шаумана не сулит нового блеска финской лояльности. Если почва для подобных воззрений окажется восприимчивой, то может настать день, когда Финляндия дорогой ценой поплатится за дикую проповедь «человеческой крови». Теперь гнусная политическая заповедь и иезуитская изворотливость мысли направлены против русского государственного человека, но усвоенная низкая мораль легко может войти в круг домашнего обихода и тогда сеявший ветер пожнет бурю.

Финляндская печать последнего времени, стараясь подвести итоги периоду, протекшему от сейма 1900 до сейма 1904 г., рисовала управление Бобрикова, как самое мрачное время для края, когда «мороз» уничтожил конституционные посевы, когда в населении сказался «голод совести» и т. п. Объединительные его мероприятия определялись при этом, как скорлупа без содержания; во всех его действиях усматривали проявление одного голого насилия. «Издавались постановления, которые по форме суть финские законодательные акты, но которые не связаны органически с правовым порядком Финляндии, так как они по содержанию и цели своей враждебны ему и показывают незнакомство с условиями жизни в Финляндии и равнодушное отношение к благу этой страны. Порядку внутреннего управления Финляндии наносились разрушительные удары, не взирая на определения основных законов, которые, однако, уважались в течении девяноста лет. Подобный разрушительный режим... ни в каком случае не является мирным разрешением финляндского вопроса». Такова наиболее полная формулировка обвинений политики бобриковского времени. Во всех финляндских заявлениях, как частных, так и официальных, звучит, подобно основному мотиву, указание на существенный вред, причиненный финляндским коренным правам и местному самоуправлению края.

В заграничной печати наиболее резкие отзывы о деятельности генерал-губернатора Н. И. Бобрикова высказаны в газетах Швеции. Там дошли до явного одобрения политического убийства. В выстреле Шаумана усмотрели «справедливое возмездие», «выпад против тирана», «попытку удалить с пути палача народа». По адресу жертвы финляндского «народного героя» — бывшего генерал-губернатора — не щадят красок. «Над страною, — писали шведы, — как бы пронесся могучий вздох освобождения. Не думая о завтрашнем дне, испытывают как бы бесконечное облегчение, что Бобриков на самом деле более не существует и чувствуется также прилив сил от мысли, что все-таки в Гельсингфорсе нашелся один, имевший мужество освободить свою страну от ненавидимого притеснителя, отомстить за всех тех, кого он довел до изгнания, самоубийства или до нищенской сумы, за попрание им драгоценнейших прав и идеалов финнов». «Да, говоря вообще, можно сказать, что убийство это принято с известной удовлетворенностью повсюду и во всех общественных слоях. Евгению Шауману не нужно никакой защиты за его роль воздаятеля. Имя его уже окружено в сознании народа ореолом героя». Давнишний враг России «Aftonbladet», (17 июня 1905 г.), конечно, ликовал. Газета считает нормальным, что начальник края «пожал плоды своей деятельности в этой стране». Ее Гельсингфорсский корреспондент признает вполне правильным, «что то, что должно было произойти, имело место в сенате, где финляндские законы, более, чем где-либо, оскорблены». В лагере шведских социал-демократов убийство нашло, конечно, полное одобрение. «Покушение на Бобрикова есть, по их мнению, действие национальное, есть выражение протеста униженного патриотизма против русского чуждого могущества. Класс, к которому принадлежал Шауман, еще недавно был в Финляндии руководящим в управлении, а ныне отстранен и разжалован русским насильным владычеством». Одна шведская газета выразила свою радость в следующих грубых словах: «При звуке выстрела убийцы и здравицах майских демонстрантов, без всякой их связи между собой, кончается первый акт пьесы, которая носила название «Финляндия под властью кнута». Корреспонденции из Швеции в газеты Германии подтверждают, что «покушение на генерала Бобрикова встречено в Стокгольме без удивления».

Будущий историк шведской культуры отметить, конечно, подобные отзывы. Едва ли даже, резко сквозящее в них чувство озлобления к русским, может послужить оправданием того цинизма коими они переполнены.

Одна часть заграничной печати изобразила покойного генерал-губернатора каким-то невероятным для нашего времени правителем, воскресающим образы свирепых Альбы или Торквемады. Вот что в состоянии были сочинить злобствовавшие писатели. «В марте 1904 г. генерал Бобриков издал прокламацию, запрещавшую жителям тушить огни в своих квартирах ранее 10 час. вечера... Эта прокламация вызвана тем, что финляндцы высказали равнодушие и не иллюминовали своих домов, в знак радости при объявлении Россией войны Японии». «Бобриков превратил сенат в русское полицейское учреждение... наводнил Финляндию русскими шпионами»... «Бобриков хотел упразднить финские школы и заменить их школами, в коих учат только русские. Православные церкви и русские епископы были насаждены им и попытки были делаемы обращать финляндцев в православие». «Фактически и юридически действующая конституция была отстранена. Тайна корреспонденции нарушена. Местные языки, финский, как и шведский, были удалены. Высшие и низшие должности замещены русскими». В железнодорожном управлении, в течение одного месяца, должны были взять отставку 400 низших чиновников, потому что они не знали русского языка. Писавшие эти строки или знали Финляндию менее, чем землю бушменов и готтентотов, или же бесстыдство их переходило всякие пределы. Последнее, конечно, вернее...

Н. И. Бобрикову приписывали «роль палача» и зверскую строгость; в нем видели «главного представителя политики насильственной русификации», «свирепого диктатора» и «угнетателя финляндского закона»; писали, что его «казацкий режим» раздавил насилием народ. Перед подобными картинами, если бы они были взяты из действительности, должны меркнуть ужасы прежнего вандализма и дикость вождей азиатских орд. Но с другой стороны, в каком грустном раздумье должны будут остановиться перед этими грязными измышлениями те лица, которым известно действительное положение Финляндии, когда они сопоставят его с этими отзывами, чуждыми правды и совести. Видя еще при жизни отношение к себе заграничных газет, Николай Иванович писал однажды: «Иностранная пресса нередко меня изображает просто сумасшедшим. Клевещет до безобразия»... (2 апреля 1900 г.).

Вслед за шведскими газетами, наиболее недружелюбными чувствами к генералу Бобрикову проникнуты были немецкие и английские издания. Суд немецких изданий над Н. И. Бобриковым мотивирован возвышенными соображениями. Немцы усматривали в русской политике Бобрикова попирание представительницы германско-лютеранской культуры на север и опасность роста панславизма. Поэтому их редакции выразили от себя и обывателей других европейских государств удивление, что «покушение было отсрочено на столь продолжительное время», ибо задачу Бобрикова видели в желании «раздавить нацию, не имеющую