Дневники Фаулз - Джон Фаулз

Э. не способна видеть жизнь в гуманистических категориях практической целесообразности, компромиссов, золотой середины; ей по душе крайности — порядок, хаос. Она постоянно твердит, что у нее нет наставника, который направлял бы ее; Р. был таким наставником, но я не заменил его. Я обычно (все происходит так, словно мы разыгрываем привычную шахматную партию) защищаюсь так: пока она не станет полностью моей (то есть перестанет угрожать, что вернется к Рою), пока не будет эмоционально связана только со мною, как я с нею, у меня не может быть на нее полноценного влияния. Вторая попытка защиты — психиатрическая: я часть ее невроза и потому не могу ее исцелить.

5 сентября

Жду, что скажут о моей книге о Греции; пропасть между написанием произведения и внешним откликом ужасна и безмерна. Боюсь худшего. Причем худшее не потеря рукописи.

7 сентября

Много времени трачу на игру: «Сербские танцы», Куперен, елизаветинцы. Играю уже довольно бегло, справляюсь с большинством трелей, мордентов и прочих украшательств. Но музыка ускользает от меня. Я все больше и больше узнаю о самих звуках, но внутренняя структура музыки остается тайной. Гаммы, интервалы, гармонии, все греческое. В настоящий момент не могу писать; отклоняюсь от темы, и что бы ни начал, теряю нить. Отвратительный период, что-то вроде запора.

В очередной раз мы с Э. на краю финансовой пропасти. Эту неделю пришлось жить на тридцать шиллингов — ей не оплатили недельный отпуск, так что никаких поступлений. Я погряз в примитивной и скучной рутине Св. Годрика; благоухание разных национальностей, непрерывное отвращение к себе.

Набираю вес; все в тревоге. Э. и М. беспокоятся за меня. Появилось брюшко. Я чувствую лишний вес. Жирный римский сенатор. Не могу представить себя толстяком.

Воскресенье. Шумный скандал с Э.; очередной невыносимый приступ депрессии, когда она весь мир тянет за собой в пропасть. Началось все с того, что она хотела видеть Анну, но отказывалась звонить Р., чтобы узнать, возможно ли это. Пошли жалобы на бедность — она называет ее богемным стилем существования, — критика нашего образа жизни. В ее жажде иметь хорошую одежду, красивый дом столько буржуазного! Как это уродливо! В таком настроении она становится еще более упрямой и язвительной; мелкой, саморазоблачительной, самоуничижительной.

Мне известно все о любви-ненависти: природа чувства, конфликт любви и знаний — чем понятнее мне эти периодические взрывы Э., тем труднее прощать и любить ее. Она, в сущности, учит меня человечности.

Вечером в пабе она сказала мне со свойственной ей язвительной несдержанностью:

— Если хочешь, можем расстаться.

Я вышел, бросив на прощание:

— Валяй.

Бессмысленные слова, бессмысленные действия. Боль раздирает меня. Слушаю в темноте, не раздастся ли стук ее каблучков. Неистовство любви. Во всем неистовство.

Она вернулась домой слегка под хмельком, но прикидывалась пьяной; опять ярость, ярость; глупые дерзкие слова, страшные оскорбления. Она хочет разрушить во мне мужчину. Здесь я объективен. Под конец мы подошли к сути дела.

— Ты представить себе не можешь, — сказала она, — что это такое — просыпаться с ненавистью к себе и не знать, как прожить день с этой ненавистью. Ты такой благородный, идеальный, ты ханжа! Ты… — и т. д.

Что ж, верно. Я никогда не просыпался в таком состоянии. И не могу испытывать к себе отвращение.

В моем «сверх-я» есть нечто большее, чем просто совесть. Я могу осуждать себя, но никогда не теряю интерес к собственной личности. Внимательно изучаю ее, но никогда не осуждаю. Может, потому, что все мои грехи совершались обдуманно, по моему желанию, и никогда — или очень редко — импульсивно. Прежде чем проявиться на людях, они, если так можно выразиться, прошли цензуру. «Сверх-я» у меня — замечательный, снисходительный цензор. А у Э. он — грубый тиран.

Или, возможно, голос моего цензора приглушен. Любовь сосредоточена в животе, тут требуется очищение. Нас крепит от любви; ненависть изгоняет оскорбления, злобу, всякие отходы.

9 сентября

Фейер. Ее игра в «Даме с камелиями» озадачила меня. На следующий день мы с Э. пошли на фильм с Карон и Астером. Ничего особенного. И все же он тронул меня больше, чем высокое искусство Фейер[505].

Почему кино легче затрагивает душу? Размеры фигур на полотне. Смотришь вверх — не вниз. Неотвратимость экрана. Возможность режиссера мгновенно сменить тему или угол зрения, чтобы внимание зрителя не рассеивалось. И еще — можно слышать актера, но не видеть его; очень важно соотношение со временем: смотришь ли ты непосредственную игру актера или уже отыгранный материал. Прошлое представление сводит на нет усилия критиков именно потому, что осталось позади. В фильме ты погружаешься в царство грез. Когда же смотришь пьесу, не теряешь связь с настоящим. И никогда не становишься в театре до такой степени соучастником представления, как в кино. В наше время человеческие эмоции подавляются и вытесняются. Поэтому роль кино как фабрики грез помогает высвобождению этих эмоций.

Еще один момент— кинематографический крупный план. Очень волнующий и откровенный. На сцене угадываешь слезы, на экране их видишь. На сцене жесты могут быть преувеличенными, но в кино актер должен играть гораздо правдоподобнее, чем на сцене. Камера требует от актера предельной реалистичности, пусть даже фильм причудливо-фантастический. Всем великим актерам удавалось точно передать характер. Это побуждает нас предъявлять повышенные требования к театральному актеру. Мы требуем от него кинематографической правдивости и точности. Ведь в кино кажется слишком «театральным» жест, который в театре видят и на галерке. Многие наши киноактеры чудовищно переигрывают.

Не просто реалистический, а естественный стиль должен быть в пьесе. Реалистическая игра еще не все. Должны быть правдивыми чувства.

24 сентября

Опять яростная ссора с Э.; причина все та же. Я говорю, что не стану искать хорошую работу, пока она не решит окончательно остаться со мной; она же говорит, что не примет такое решение, пока я не найду хорошее место. Она страшно разозлилась, что я не получил работу в Брюсселе. Последний день подачи заявлений был вчера. Сегодня утром я его напечатал и сам отвез на Белгрейв-сквер. Хотя Э. часто злится черт знает из-за чего, но тут она права. Такая нищета дольше продолжаться не может.

Скаррон. Купил небольшое издание его пьес 1668 года за пять пенсов у Нормана. Странное смешение утонченности семнадцатого века и грубости шестнадцатого. Энергия «Жодле». Есть хорошие реплики[506]. Следует прибавить еще удовольствие от старых книг, старых вещей. У меня сейчас к ним пристрастие. Из-за лживости и нестабильности настоящего? Или значительности самого времени?