Одиссей покидает Итаку - Василий Звягинцев

— А мы тут с людьми посоветовались — неглупыми людьми — и решили не спешить…

— Решили! Вы тут решаете, а немцы через неделю к Смоленску могут прорваться! Ты бы видел, что на фронте творится! Гранатометов, и то не дал, сколько нужно. И новых самолетов. Рычагов каждый день по полсотни машин теряет и на меня, как на последнего трепача, смотрит.

— Вот завелся… — с сожалением сказал Новиков. У тебя, Алексей, началась профессиональная деформация. Ты слишком уж тесно отождествляешь себя с Марковым. Это для него такие вопросы и настроения естественны, а не для тебя. Тем более в последний день службы…

— Вот именно, что в последний! Мне, знаешь, не безразлично, что тут дальше будет! Я не для пришельцев стараюсь, чтоб им… Я всерьез воюю, хочу, чтоб здесь не двадцать миллионов погибло, а максимум два… — Берестин оборвал себя, нервничая, закурил, сломав две спички. — Глупость какая… — будто с удивлением сказал он. — Что это значит: «хочу, чтоб погибло два миллиона…»? Я хочу, чтоб вообще никто не погибал, хоть и понимаю, что так не бывает…

— Нет, ты точно переутомился. Ну сказал и сказал, мы ж тебя правильно поняли, — сочувственно покачал головой Новиков. — Когда мы с тобой по картам войну планировали, не во всем, оказывается, разобрались как следует. Тебе-то там, на передке, думать на перспективу, конечно, некогда было, а я находил возможность. Хоть и без компьютера. И вот чего надумал. Незачем нам сейчас резервы к тебе направлять и о контрнаступлениях мечтать. Ерунда получится, очень свободно можем все наши преимущества растерять. Как на юге в сорок втором…

— Так, идея ясна, а твои варианты? — Берестин сам не раз думал в этом направлении, но непосредственные заботы фронта и в самом деле не давали ему возможности размышлять о далеких стратегических перспективах.

— А очень просто. Кроме нас троих, здесь присутствующих, все остальные те же, кто и тогда воевал. И рядовые, и генералы… Никто выше себя не прыгнет. Вспомни, как они в тот раз наступали. Если б по-грамотному, и немцев бы от Москвы не на сто-триста километров отбросили бы, а на пятьсот минимум, и потерь бы в два раза меньше понесли.

— Так и то, что сделали, было выше сил человеческих!

— А я разве спорю? И никого не хочу обидеть или принизить. И героизм был, и все прочее. А умения — не хватало. Дальше пойдем — харьковское наступление, крымское… а потом что? Напомнить или сам знаешь? Так и сейчас то же самое выйдет. Сил мы уже собрали достаточно, если по цифрам смотреть. А тактическая подготовка, а стратегия? Обороняться у нас получается, худо-бедно. А наступать — не знаю. Не справимся, снова кровью захлебываться будем, технику зря погробим. Немцы вон даже после Сталинграда и Курской дуги очень даже здорово нам давать умели. Сейчас — тем более. Не так я говорю?

— Так, — нехотя согласился Берестин. Он представлял, как может все получиться. Пусть даст ему Новиков тридцать, даже сорок свежих дивизий. Необстрелянных, не знающих и не умеющих ничего, кроме как ударить в штыки на дистанции прямой видимости. Лобовыми атаками они смогут потеснить немецкие войска, заставить их перейти к обороне, но и только. В удобный момент какой-нибудь Клейст или Манштейн найдет подходящее место, танковым тараном пробьет фронт и снова пойдет гулять по тылам.

Войны немцы ни в каком варианте не выиграют, но лишней крови опять прольется море.

— Хорошо, согласен. И что ты изобрел?

— Да уж изобрел. С учетом того, что нас здесь не будет. Я хоть и не знал, когда нас устранят, но весь месяц последний только к этому и готовился. Смотри… — Он указал на карту Европы. — На твоем фронте остановим немцев и перейдем к позиционной войне. Спешить нам некуда. А все резервы, новые танковые армии, «катюши» и прочее сосредоточиваем на юге. От Винницы до Кишинева. И весной двинем. Через Венгрию, Румынию, Болгарию. Глубокий обход к южной Германии. А потом из Прибалтики через Восточную Пруссию и север Польши… Тогда, глядишь, к сорок третьему и вправду войну можно выиграть без лишних жертв и с совсем другой внешнеполитической ситуацией. А группой «Центр» в самый последний момент займемся, вот где настоящий котел получится, от Смоленска до Варшавы… Все ясно?

— В принципе красиво, — ответил Берестин, — а как на практике получится, думать надо…

— Вот пусть товарищ Марков остается здесь и думает, на то его главковерхом и назначаем… Наброски я подготовил, а на подробную разработку зимы ему хватит.

— Жаль только, что мы не узнаем, как все случится… Годик бы я еще тут посидел, — с сожалением ответил Берестин.

Ему действительно трудно было осознать, что с их уходом исчезнет вся сейчас существующая реальность, и генерал Марков, и новый Сталин, и еще два миллиарда человек, для которых история начала уже меняться, чтобы стать гораздо счастливее и правильнее, без пятидесяти миллионов напрасно погибших людей, без Хиросимы и Нагасаки, без холодной войны, без всего страшного, бессмысленного и жестокого, что однажды состоялось, но чего может и не быть, если все пойдет так, как они задумали и в меру сил пытаются исполнить.

— Кто его знает, а вдруг и удастся посмотреть… — сказал Воронцов, имея в виду возможности Антона и его техники в Замке, а может, и не только это. — Мы уже в такие дебри влезли, что ни за что ручаться нельзя. Лишь бы Иосиф Виссарионович опять все на круги прежние не повернул.

— Включи плитку, там, в шкафчике… — Новиков раскрыл свою красную папку. — Кофе свари, отвлечемся немного. Коньяк есть, хороший, только понемногу, ночь длинная, и я вам еще кое-что хочу показать.

Тихо загудел телефон на подоконнике. Звонил один из трех новых помощников Сталина, заменивших Поскребышева. Бывший сотрудник НКИД, эксперт и аналитик, два года отсидевший в бериевских подвалах, но не сломавшийся и никого не предавший. Все новое окружение Сталина состояло теперь из таких людей.

— Приехали редакторы газет. Ждут, — сообщил он.

— Пусть подождут полчасика. Я вызову… — ответил Новиков и, подумав, прибавил: — Скажите, чтоб задержали выпуски и освободили на первых полосах побольше места.

Опустил трубку, помолчал, не снимая с нее руки. Сейчас он вдруг снова стал похож на Сталина с бесчисленных парадных картин.

— Может повернуть по-старому, запросто… — сказал Андрей и вздохнул. — Я все время об этом думаю. Если б, как ты Леша, говоришь, еще годик, может, и сломали бы его окончательно… А так он еще покажет, что почем.

Усмехнулся, вернулся к столу, взял поданную Воронцовым чашку крепчайшего кофе. Отхлебнул, обжигая губы.

— Вся беда, что народ не готов понять и принять все, что можно бы сказать и сделать. Поэтому нам удается только смягчать крайности режима. Обставить вождя флажками, за которые не так просто будет выбраться, чтобы не показаться совсем уже сумасшедшим… Вот у меня тут целая куча декретов и указов, подпишу — и сразу в печать, для того и редакторов вызвал. А раз вы тоже здесь, давайте прикинем, что еще надо успеть.

Новиков начал размашисто подписывать бумаги и передавать их Берестину и Воронцову.

— Вот указ об отмене смертной казни. Взамен десять лет или штрафные роты. И только по суду, никаких «троек» и «особых совещаний». Пересмотреть можно только после окончания войны. Покойников и на фронте хватит… Новое положение о прохождении службы в действующей армии. Двухнедельные отпуска каждые полгода, льготы фронтовикам и членам их семей, демобилизация и запрещение впредь призыва единственных сыновей и единственных кормильцев, еще тут разные пункты… Решение Политбюро о разграничении функций ЦК, ГКО и Ставки Верховного Главнокомандования. Главком становится членом Политбюро и может быть смещен только на съезде. А съезд еще когда будет… Так что спи, Марков, спокойно. А вот совсем интересно — передовая «Правды». Здесь я признаю утратившей силу идею об обострении классовой борьбы. Наоборот — нерушимое единство народа, право на свободу мнений внутри и вне партии, роль церкви как выразительницы народного духа, призыв ко всем соотечественникам дома и за рубежом сплотиться, независимо от прошлых разногласий, на единой платформе защиты Родины, намек на послевоенную демократию…

— Крепко завернул, — похвалил Воронцов, пробежав глазами текст. — После такого даже не знаю, что наш клиент делать станет.

— Да, — согласился Берестин, — когда это на весь мир прогремит, задний ход сразу давать неудобно. Тем более, что «органов» у него не осталось…

— На что я и надеюсь. — Новиков, не поднимая головы, подписал еще несколько листов. — Тут еще о некоторых текущих вопросах… Согласны? Можно редакторов звать?

— Зови, — разрешил Воронцов. — Неплохо бы еще завтра, если успеем, пресс-конференцию устроить, с разъяснением и углублением позиций. И иностранных корреспондентов нужно пригласить побольше.