Одиссей покидает Итаку - Василий Звягинцев

Не по себе становилось от сознания, что за барьером — противоположно текущее время. Больше, чем Антимир. Про Антимир еще в школьные годы читали: вместо электрона — позитрон и тому подобное. Опять же поэма «Антимиры» Вознесенского. Вот другое время… Не прошлое, не будущее, вообще другое, совершенно, ничего общего с нашим не имеющее. Труднее смириться, чем простому средневековому инквизитору с идеями Джордано Бруно. Но смиряйся, не смиряйся, а работать надо…

Для того и продвигались неудержимо бронеходы аггров, чтобы устанавливать и раздвигать границу «меж двух времен», чтобы расширять плацдарм, опираясь на который, в некий, возможно, уже назначенный час «Ч» осуществить инверсию темпорального поля, включить нашу Галактику в свою противоестественную реальность.

Грандиозно и непостижимо, как постулат о бесконечности вселенной во времени и пространстве.

Для форсирования межвременного барьера имелись хроноланги — тонкие черные скафандры из почти невесомой пленки с плоскими ранцами за спиной. И не скажешь, глядя на них, что они защищают от самого непонятного и нематериального, что только может быть — от времени.

Без этого снаряжения любой биологический объект мгновенно перестал бы здесь существовать в виде хоть сколько-нибудь упорядоченной структуры: распался бы до уровня элементарных частиц, а то и мельче, до хроноквантов, если они действительно имеют физический смысл.

Левашов высказал интересное предположение, отчего Антону потребовались именно люди.

— Любое оружие форзейлей основано на крайне сложных принципах: гравитация, внутриядерный резонанс, нейронная десенсибилизация и тому подобное. В условиях антивремени действовать оно не будет, а старое доброе огнестрельное — вполне свободно. Пороху все равно, где гореть, кристаллическая решетка металла тоже не зависит от скорости и направления временного потока.

Так же очевидно, что стрелять из столь архаичного и варварского оружия должны те, кто его изобрел и привык им пользоваться, в случае чего с них и спрос. Цивилизованному гуманоиду претит на дистанции прямой видимости прошибать в брате по разуму сквозные дырки без антисептики и местного наркоза. Как нам с тобой прокрутить живого человека через ручную мясорубку…

Образ показался Шульгину убедительным, а Герард непроизвольно сделал глотательное движение, подавляя тошноту.

— Вполне вероятно, что и так, — согласился Корнеев.

Борис нес самое главное — «информационную бомбу». Массивный куб с закругленными ребрами, обтянутый тем же материалом, что на скафандрах, и снабженный мягкими плечевыми ремнями. Ради того, чтобы «взорвать» это устройство в нужный момент и в нужном месте, все и затевалось. Вся интрига с момента встречи Антона и Воронцова на ступенях Новоафонского храма.

— Вперед, — сказал Шульгин.

…Барьер они пересекли свободно, словно его и не было вообще. При попытке же форсировать его без хроноланга он встал бы непреодолимой стеной, причем совершенно прозрачной. Не стена из вещества и не поле, а всего лишь — пленка поверхностного натяжения на границе раздела противотекущих времен.

Мир по ту сторону ощущался настолько чужим и опасным, что не хотелось даже ни к чему прикасаться, ни к деревьям, ни к камням. Классический случай ксенофобии, сказала бы Альба.

Валгалла таких эмоций не вызывала.

Шли быстро, бесшумно, как индейцы Фенимора Купера по тропе войны. Без крайней необходимости старались не разговаривать, а если и обменивались парой слов, то вполголоса. Впрочем, прямой необходимости в подобных предосторожностях не было. Пришельцы здесь наверняка чувствуют себя в полной безопасности и караульной службы не несут. А если бы знали о вторжении землян, наверняка встретили бы их на дальних подступах.

Одним броском, без привалов, отшагали не меньше тридцати километров, а пейзаж оставался прежним. Поразительное однообразие — тот же мох под ногами, те же камни. И мутное небо над головами. Без специального «компаса» Шульгин, бессменно возглавлявший группу, давно бы начал кружить на одном месте.

— Стоп. Пришли. — Шульгин поднял руку.

Главная база пришельцев выглядела как гигантская бронзовая шестеренка, смаху брошенная на мягкую почву и косо застывшая под острым углом к горизонту.

У Айера это сооружение вызвало иную ассоциацию.

— Копия — новый Берлинский стадион, — прошептал Герард, становясь рядом с Левашовым.

— Откуда там такой? — машинально возразил Шульгин и лишь потом сообразил, что через триста лет новый стадион в Берлине вполне мог появиться.

— Что-то мне не нравится, — сказал Корнеев, проглотив последний кусок паштета. — Все идет слишком гладко.

Они сидели в тесной герметической палатке, натянутой с обратной по отношению к базе стороны крупного валуна. Без такой палатки, изолирующей от местного времени, землянам не удалось бы съесть ни крошки пищи. И выпить что-нибудь, кроме чистой воды. Любая органика, извлеченная из контейнера, исчезала мгновенно и бесследно.

— Не понимаю, — ответил Шульгин, доставая сигарету. — Мы так и рассчитывали. Если будет негладко, нам труба…

— Не кури, мы тут задохнемся, — попросил Айер.

— Не задохнемся. Это для времени стенки герметичные, а воздух вполне проходит, — успокоил его Левашов, — а то б ты давно уже задохнулся.

Корнеев продолжал свою мысль:

— Понимаешь, есть разные степени нормы. Иногда показатели агрегатов и систем гуляют плюс-минус в пределах допусков. Это обычное рабочее состояние, можно не тревожиться и играть с напарником в нарды. А бывает, правда, редко, когда параметры настолько точно выдерживаются, что хоть инструкции иллюстрируй. Тогда я в нарды не играю, а сижу и жду аварии…

— Слушай, точно… — поддержал коллегу Левашов. — Вот у меня раз был случай, шли мы на Новороссийск из Алжира с вином в танках…

— Обожди, Олег, не гони порожняк. Излагай дальше, Борис Николаевич. Деловые предложения имеешь? — Слова Корнеева в какой-то мере были созвучны неясной тревоге, не оставлявшей Шульгина с момента пересечения барьера. Рубикона, фигурально выражаясь. Тут же всплыла сказанная Воронцовым, пусть и по другому поводу, фраза: «Жребий брошен. Вместе со всем прочим имуществом, при попытке обратно перейти Рубикон». Изящно, но не про нас будь сказано.

— Людская психика — дело такое, — назидательно произнес Шульгин, внимательно выслушав Корнеева. — Она, может, и иррациональна, но в то же время… Одним словом, если предчувствие есть, к нему лучше прислушаться. Мало ли… Мне в Туве один лама на эту тему много чего рассказывал. Короче, сделаем так — вы пока тут посидите, а я на разведку схожу. Не сейчас, попозже, как стемнеет. Осмотрюсь, потом вы пойдете.

Все возражения он отвел как несерьезные.

— Один я себя буду ощущать куда свободнее. А придется смываться, вы отсюда огнем прикроете, позиция удобная. Один сверху, двое из-за камней с флангов… Главное, чтоб у вас рации все время на прием работали, только на прием. Если все в порядке будет, я на секунду включусь, скажу: «Вперед» и встречу у входа. Ну а если что — сами соображайте. Туда больше не лезьте. Пусть Антон думает…

Аггры даже световой режим в зоне приспособили под свои привычки. В положенное на Валгалле время ночь не наступила, вместо этого яркость пепельного неба стала равномерно снижаться, как бывает при полном солнечном затмении, потом серые сумерки начали лиловеть, лиловый оттенок превращаться в фиолетовый, и на том все и кончилось.

Не темнота, но и не свет, а неприятное пограничное состояние, будто в фотолаборатории с плохо прикрытой дверью.

Шульгин надеялся, что постепенно глаза адаптируются и видимость улучшится, но время шло и ничего не менялось.

— Похоже, что у них система двойной звезды, — сказал понимающий в таких делах толк штурман Герард. — Одна — серый карлик, другая — выгоревший красный гигант. А планета вращается почти на боку, отсюда такой эффект.

— Серый карлик? — удивился Левашов. — Разве такие бывают? Белый знаю, красный, а серый — это как? Такого цвета в природе нет, откуда ж он в спектре?

— Галилей, наверное, и про белые ничего не знал, — вместо ответа по существу не совсем удачно отшутился Айер.

Олег сделал вид, что не обратил на его слова внимания, но Шульгин посмотрел в глаза штурмана настолько выразительно, что тот, смутившись, начал длинно, чересчур даже подробно излагать новейшую звездную классификацию.

Убедившись, что ждать больше нечего, Шульгин еще раз проверил, легко ли двигается затвор автомата, попробовал, как выходит из ножен пристегнутый над правым коленом метательный кинжал, поднял ремень с шестью магазинами.

— В общем, я пошел…

Еще когда было относительно светло, он тщательно наметил свой маршрут от камня к камню, запомнил азимуты на каждый ориентир, достаточно точно определил расстояние между ними, и сейчас шел быстро, не боясь сбиться с пути, хотя видимость не превышала десятка метров.