Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина - Владимир Набоков

13 тон. Пушкин любил это французское слово, не обязательно выделявшееся в ту пору курсивом как иностранное и англичанами. В русских, как, впрочем, и английских гостиных оно обозначало стиль поведения в обществе. Сегодняшние русские часто путают его с другим словом-омонимом, означающим индивидуальную манеру говорить, принятый кем-то для себя взгляд на вещи и проч. В начале девятнадцатого века «тон» понимали как «bon ton» <«хорошие манеры»>. Кстати, тут вспоминается, вероятно, непревзойденный образчик какофонии — строка французского стихоплета Казимира Делавиня: «Ce bon ton dont Moncade emporta le modèle» (выделено мною) <«Тот прекрасный тон, коего Монкад был образцом»>, «Рассуждение в связи с открытием второго Французского театра» (1819), строка 154.

Ср.: Руссо, «Юлия» (Сен-Пре к лорду Бомстону, ч. IV, письмо VI); бывший любовник Юлии видит ее замужем за другим после того, как он почти четыре года странствовал в далеких краях: «Она держала себя так же просто, ее манеры не изменились — говорила она или же молчала» <пер. Н. Немчиновой>.

XIX

   Ей-ей! не то, чтобъ содрогнулась,   Иль стала вдругъ блѣдна, красна...   У ней и бровь не шевельнулась; 4 Не сжала даже губъ она.   Хоть онъ глядѣлъ нельзя прилѣжнѣй,   Но и слѣдовъ Татьяны прежней   Не могъ Онѣгинъ обрести. 8 Съ ней рѣчь хотѣлъ онъ завести   И — и не могъ. Она спросила,   Давно ль онъ здѣсь, откуда онъ   И не изъ ихъ ли ужъ сторонъ?12 Потомъ къ супругу обратила   Усталый взглядъ; скользнула вонъ...   И недвижимъ остался онъ.

11 И не из их ли уж сторон? Шесть односложных слов подряд, неожиданно дающих возможность почувствовать (самою редкостью подобного ритма в русском стихе) определенное смущение, что-то отдаленно напоминающее заикание, которое читатель Пушкина, но не его герой распознает в речи Татьяны.

В строках 10, 11, 13 и 14 одинаковая рифма («он», «сторон», «вон», «он») — пример несвойственной роману монотонности.

XX

   Уже ль та самая Татьяна,   Которой онъ наединѣ,   Въ началѣ нашего романа, 4 Въ глухой, далекой сторонѣ,   Въ благомъ пылу нравоученья,   Читалъ когда-то наставленья, —   Та, отъ которой онъ хранитъ 8 Письмо, гдѣ сердце говоритъ,   Гдѣ все наружѣ, все на волѣ,   Та дѣвочка... иль это сонъ?...   Та дѣвочка, которой онъ12 Пренебрегалъ въ смиренной долѣ,   Уже ли съ нимъ сей часъ была   Такъ равнодушна, такъ смѣла?

7–8 он хранит / Письмо. Пушкин также сберег это письмо («свято», как сказано в главе Третьей, XXXI, 2). Следует думать, что, встретившись со своим приятелем зимой 1823 г. в Одессе, Онегин не только показал Пушкину письмо Татьяны, а дал переписать. Эта копия лежит перед глазами Пушкина, когда он переводит в 1824 г. его французские строки русскими стихами.

XXI

   Онъ оставляетъ раутъ тѣсный,   Домой задумчивъ ѣдетъ онъ;   Мечтойто грустной, то прелестной 4 Его встревоженъ первый сонъ.   Проснулся онъ: ему приносятъ   Письмо: Князь N покорно проситъ   Его на вечеръ. — «Боже! къ ней!... 8 О буду, буду!» — и скорѣй   Мараетъ онъ отвѣтъ учтивый.   Что съ нимъ? въ какомъ онъ странномъ снѣ!   Что шевельнулось въ глубинѣ12 Души холодной и лѣнивой?   Досада? суетность? иль вновь   Забота юности — любовь?

XXII

   Онѣгинъ вновь часы считаетъ,   Вновь не дождется дню конца.   Но десять бьетъ; онъ выѣзжаетъ, 4 Онъ полетѣлъ, онъ у крыльца,   Онъ съ трепетомъ къ Княгинѣ входитъ;   Татьяну онъ одну находитъ   И вмѣстѣ нѣсколько минутъ 8 Они сидятъ. Слова нейдутъ   Изъ устъ Онѣгина. Угрюмой,   Неловкій, онъ едва, едва   Ей отвѣчаетъ. Голова12 Его полна упрямой думой.   Упрямо смотритъ онъ: она   Сидитъ покойна и вольна.

7–17

…несколько минутОни сидят. Слова нейдутИз уст Онегина. Угрюмой,Неловкий, он едва, едваЕй отвечает. ГоловаЕго полна упрямой думой.Упрямо смотрит он: онаСидит покойна и вольна.

Здесь моей целью было передать намеренно спотыкающийся ритм с переносами (он отзовется дальше прерывистой речью Татьяны в XLIII и XLVII); вот отчего для воссоздания и чувства, и метрики мне понадобился неровный стих. Наплывы этих строк в переводе сохранены, однако по-русски звучание более мелодично благодаря совершенной ритмической насыщенности ступенчатых сегментов этих четырехстопников. Конец строки 10 — «едва, едва» — идиоматичный повтор. В следующем сегменте (11–12) перенос «Голова / Его», когда местоимение оказывается после существительного, невозможно воспроизвести в силу правил английского синтаксиса.

XXIII

   Приходитъ мужъ. Онъ прерываетъ   Сей непріятный tête à tête;   Съ Онѣгинымъ онъ вспоминаетъ 4 Проказы, шутки прежнихъ лѣтъ.   Они смѣются. Входятъ гости.   Вотъ крупной солью свѣтской злости   Сталъ оживляться разговоръ; 8 Передъ хозяйкой легкій вздоръ   Сверкалъ безъ глупаго жеманства,   И прерывалъ его межъ тѣмъ   Разумный толкъ безъ пошлыхъ темъ,12 Безъ вѣчныхъ истинъ, безъ педанства,   И не пугалъ ни чьихъ ушей   Свободной живостью своей.

3–4 Первоначально (варианты и вычеркивания в беловой рукописи) у Пушкина муж Татьяны и Онегин вспоминали «затеи, мненья… друзей, красавиц прежних лет», чем подтверждается факт, что князь N. был старше своего родственника Онегина лет на пять-шесть, не больше, т. е. ему было около тридцати пяти лет.

В напечатанном тексте прославленной, но по существу трескучей политико-патриотической речи, которую 8 июня 1880 г. при стечении истерически восторженной публики произнес на открытом заседании Общества любителей российской словесности Федор Достоевский, тогдашний сверх всякой меры захваленный автор сентиментальных и готических романов, рассуждая о Татьяне как «положительном типе русской женщины», пребывает в странном заблуждении, будто ее муж — «честный старик». Помимо этого, Достоевский убежден, что Онегин «скитается… по землям иностранным» (т. е. повторяет ошибку Проспера Мериме, писавшего в «Исторических и литературных портретах» [Париж, 1874], гл. 14: «Онегин принужден на многие годы покинуть Россию») и что он потерялся «в новой блестящей недосягаемой обстановке», — иными словами, становится ясно, что Достоевский, собственно, не прочел «ЕО».

Публицист Достоевский был одним из пламенных вещателей тяжеловесных банальностей (слышимых до наших дней), грохот которых увенчивается смехотворным результатом низведения Шекспира и Пушкина до бесцветного уровня глиняных идолов академической традиции — от Сервантеса до Джордж Элиот (уж не говоря о рассыпающихся на глазах Маннах и Фолкнерах нашего времени).

12 без педанства. См. коммент. к главе Первой, V, 7.

XXIV

   Тутъ былъ однако цвѣтъ столицы,   И знать и моды образцы,   Вездѣ встрѣчаемыя лицы, 4 Необходимые глупцы;   Тутъ были дамы пожилыя   Въ чепцахъ и въ розахъ, свиду злыя;   Тутъ было нѣсколько дѣвицъ, 8 Не улыбающихся лицъ;   Тутъ былъ Посланникъ, говорившій   О государственныхъ дѣлахъ;   Тутъ былъ въ душистыхъ сѣдинахъ12 Старикъ, постарому шутившій,   Отмѣнно тонко и умно,   Что нынче нѣсколько смѣшно.

Согласно Томашевскому (Сочинения 1957, V, 627), строфы XXI–XXVI, включая их варианты, были переработаны и приобрели окончательный вид в июне 1831 г. в Царском Селе, после того как была закончена (в Болдине осенью 1830 г.) вся глава, кроме письма Онегина.