«Крестоносцы» войны - Стефан Гейм

— Это неправда! — вскричал Люмис. «Отрицайте все, сказал им ночью Уиллоуби, ему и Лемлейну. — Сколько бы вас ни допрашивали, что бы вам ни обещали, отрицайте все. У них никаких доказательств нет».

Девитт поднял руку, как бы отклоняя его протест.

— Но я клянусь вам, полковник… — «Отрицайте все и предоставьте мне выпутываться».

— Не нужно клясться, — сказал Девитт.

— Это гнусная сплетня, сэр. Девка распустила ее нарочно, чтобы отомстить Уиллоуби и мне.

— Значит, Уиллоуби сказал вам?

— Да, сэр!

— А что он вам еще сказал?

— Ничего.

— Ничего?

Оттого, что Девитт не кричал, не грозил, не приводил статей закона, Люмис чувствовал себя еще хуже. Он нервно грыз ногти.

Девитт подумал: «У них даже не хватает мужества защищать свои поступки».

— Сэр, может быть, мы пригласим сюда подполковника Уиллоуби? Он охотно подтвердит…

— Потом, Люмис, потом. Я сначала хочу поговорить с вами, потому что, мне кажется, для вас можно найти смягчающие обстоятельства. Вы разрешите задать вам несколько вопросов личного порядка?

Люмис молча кивнул.

— Чем вы занимались до войны, Люмис? У вас, кажется, был небольшой магазин радиотоваров? Вы, кажется, женаты? На жизнь хватало?

— Более или менее.

— А сейчас торговлю пришлось закрыть?

— Жена там управляется.

— Потом, значит, вы попали в Европу. У вас оказались подчиненные, много подчиненных. Вы когда-нибудь держали служащих?

— Некоторое время держал одного.

— А здесь сразу же, еще в Нормандии, у вас под началом оказалось более сотни человек, правда?

— Да.

— Вам это нравилось?

— Нравилось.

— Они были обязаны исполнять ваши приказания. Это вам нравилось?

— Нравилось.

— Среди них был человек по фамилии Толачьян. Вы послали его с заданием на передний край. Он не вернулся.

Ноги и руки у Люмиса налились свинцом. Он порадовался, что сидит, а не стоит. С трудом он выдавил из себя:

— Но ведь кому-то надо было пойти, сэр! Кто-то должен был выполнить задание!

— Вы выбрали его. Он был в вашей власти. Потом вы попали в Париж. Там вам понравилось?

— Понравилось, — нерешительно сказал Люмис.

— Вы прекрасно проводили время. В вашем распоряжении были не только люди, но и припасы — продовольствие, бензин, которых не хватало, и потому они ценились очень высоко. Возможно, вы и сбывали кое-что на сторону. Столько людей промышляло на черном рынке, отчего же и вам было не попробовать?

— Сэр, это неправда!

— Дело прошлое, Люмис. Никто вас теперь за это казнить не собирается. Я и сам уже почти забыл. Вот только нехорошо, что еще один из ваших людей, Торп, погиб из-за этой истории. Но, очевидно, тут тоже ничего нельзя было поделать. Вы должны были поддержать престиж своей власти.

— Торп свихнулся до этого, — сказал Люмис.

— Потом вы попали в Люксембург, и как раз в это время противник начал наступление. Ваша власть была при вас. Но под неприятельским огнем от нее было мало пользы. Однако вы не пожелали рисковать ею. Вы не пожелали рисковать своей жизнью.

— Был приказ генерала Фарриша, — сказал Люмис. — И меня отправил подполковник Уиллоуби. — Но это прозвучало не особенно убедительно. Картина, которую рисовал Девитт, стала мало-помалу затуманивать то представление, которое у самого Люмиса было о себе. Во многом эти два образа совпадали, но образ Девитта был резче, отчетливее, обладал теми живыми штрихами, которые так выгодно отличают живописный портрет от фотографии.

— И вот, наконец, вы в Германии. Здесь под вашей властью уже не несколько сот человек, а десятки тысяч. И вы знаете, что это не навеки. И вот вы решаете, что надо успеть как можно больше за то короткое время, которое вам еще осталось! Отсюда все и идет. Это очень просто, очень понятно, это даже можно как-то извинить. И не кажется ли вам, что почти всегда вас заставляли поступать так, а не иначе, что вы делали многое лишь потому, что не делать — значило бы причинить себе вред?

— Да, — сказал Люмис, — это все верно. Мне всегда было тяжело знать, что кто-то страдает. Но ведь если бы не страдали другие, пострадал бы я…

— На то война, Люмис. Война требует жертв. Сначала Толачьян, потом Торп, а вот теперь, в известном смысле, вы. Но вам еще повезло. Вы останетесь живы. Я не хочу судить вас слишком строго. И не могу. Я был вашим командиром. Я сам тоже несу какую-то долю ответственности за все это, и я часто не сплю по ночам. Несомненно, ко мне прислушаются, когда будут решать вашу судьбу. Так вот, Люмис, согласны ли вы помочь мне?

«Отрицайте все», — говорил Уиллоуби. Люмис низко склонил голову. Он посмотрел на свои колени, на свои руки, лежащие на коленях, и почувствовал, что очень устал. Он вспомнил все события этой ужасной ночи — как он метался, стараясь заткнуть одну течь, а рядом сейчас же открывалась другая, как он искал сочувствия и помощи и натыкался повсюду лишь на такой же панический страх. Другой подобной ночи ему не выдержать. Может быть, это Девитт своим разговором сумел склонить его к такому решению. Но пусть будет так. Он устал и хочет покоя.

— Да, — сказал он слабым голосом. — Я согласен. Девитт закурил сигарету.

— Не стоит, я думаю, звать сержанта. Вы на машинке писать умеете? Отлично, садитесь здесь. Бумаги? Вот бумага, два экземпляра, пожалуйста. Как озаглавить? Раньше всего поставьте число. А затем — нет, не надо называть это признанием. Просто — заявление. Вы готовы? Параграф первый: я, нижеподписавшийся, совместно с подполковником Кларенсом Уиллоуби…

Девитт знал слабое место Фарриша. Боевые успехи генерала и постоянное подхалимство людей, которыми он себя окружал, были причиной тому, что он шел словно в шорах, глядя вперед и только вперед, не желая видеть, что делается по сторонам.

— Вы понимаете, — говорил Фарриш, — с каждым человеком бывает, что, когда он покончит одно дело, ему хочется передохнуть, прежде чем начинать другое. Хоть дух перевести. У меня тут уже все идет как по маслу. Колеса, можно сказать, сами вертятся. Я просыпаюсь утром, слушаю, как горнист играет зорю, и думаю: вот начинается еще один хорошо организованный день, такой же, как был вчера и как будет завтра. — Он тряхнул головой, как бы подчеркивая свои слова. — Система! Нужно, чтобы во всем была система! И нужно уметь подбирать себе помощников.

— Это чувство и мне знакомо, — сказал Девитт. — Когда я ехал в Креммен, я говорил себе: ну вот, это для меня будет маленькая передышка. Посижу сложа руки и посмотрю со стороны, как идут дела.

— Что ж, это заслуженный отдых.

— Но дела, оказывается, идут не так уж хорошо.

— А что? У вас неприятности? Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет, не у меня, а у вас неприятности.

Фарриш захохотал своим зычным раскатистым хохотом:

— Вот тебе на! Я все время, безотлучно здесь, за всем слежу сам — и, оказывается, у меня неприятности!

— Вашего мэра придется арестовать, — сказал Девитт.

— Лемлейна?

— Да, кажется, так его фамилия.

— Вы всегда любите вмешиваться в чужие дела, Девитт. Досадная привычка. Может быть, это признак старости.

— Я говорю для вашей же пользы, — сказал Девитт, пропуская мимо ушей шпильку. — Этот человек смеется над вами. Хуже того. Он смеется над тем, во имя чего вы сражались и ради чего посылали на смерть тысячи людей.

Фарриш ответил неприятным скрипучим голосом:

— Слушайте, Девитт, надо мной еще никто никогда не смеялся. Отвечаю за это всей своей репутацией. С Лемлейном я охотился вместе, так что я его знаю. Не беспокойтесь, я умею судить о людях.

— Да, да, — сказал Девитт, — ваш мэр промахнулся, стреляя в оленя, и принял это с улыбкой. Может быть, он вам просто подарил этого оленя?

Фарриш яростно дернул себя за подбородок.

— Лемлейн делает все, что ему приказывает Уиллоуби. Взгляните на Креммен! У вас было достаточно времени для наблюдений! Трамваи ходят, все центральные улицы расчищены, работает электростанция, водопровод, канализация, оживают промышленность и торговля. Во всей Западной Германии нет города, где был бы больший порядок. Я повидал немецкие города, можете мне поверить. А то поезжайте, сравните!

Девитт негромко возразил:

— А всеми предприятиями общественного пользования руководит тот, кто руководил ими раньше. А во главе отдела гражданского обеспечения стоит тот, кто возглавлял его при нацистах. Люди, которых вы освободили из лагеря «Паула», живут в трущобе, очень мало чем отличающейся от концентрационного лагеря. А ринтеленовские заводы находятся в руках тех же Ринтеленов, которые производили снаряды для убийства ваших солдат. Вы ничего не изменили! Вы не принесли с собой никакой демократии. В чем же дело? Где загвоздка?

— Демократия! — закричал Фарриш. — Вы просто помешались на этой демократии! Вам непременно надо все перевернуть вверх дном! А какой у вас есть практический опыт? Я бывал на заседаниях торговой палаты! Я знаю все насущные проблемы! По-вашему, все немцы сволочи и ни одному из них нельзя доверять. Но я должен управлять районом, исходя из своих реальных возможностей. Пусть каждый знает свое место и делает то, что ему велят! Остальное я беру на себя!