До рая подать рукой - Дин Кунц

С другой стороны, используя публичную политику, представлялось возможным уменьшить население планеты вдвое. Отказать в помощи голодающим – миллионов как не бывало. Прекратить экспорт лекарственных препаратов, увеличивающих продолжительность жизни, в страны «третьего мира», где бушует СПИД, – еще миллионы, которые в самом скором времени покинут этот мир.

Пусть природа проведет чистку. Сама решит, сколько человеческих существ она может выносить. Если ей не мешать, она достаточно быстро справится с проблемой избытка населения.

Маленькие войны, которые не грозят перерасти в столкновение сверхдержав, следует не предотвращать любой ценой, а рассматривать как разумное снижение численности живущих.

И не надо применять никаких санкций против больших стран, которые желают сотнями тысяч, а то и миллионами уничтожать диссидентов. Диссиденты обычно те самые люди, которые выступают против эффективного управления ресурсами.

Кроме того, санкции могут вести к обострению отношений, к военным действиям, чреватым перерастанием в мировой конфликт, даже в атомный конфликт. А это уже гибель не только человеческой цивилизации, но и всей природы.

Ни один человек не мог улучшить природный мир… без людей он был бы идеальным.

И редко кто вносил положительный вклад в человеческую цивилизацию. Согласно основам утилитарной биоэтики, только те, кто приносил пользу обществу и государству, имели законное право на существование. Большинство людей никому не приносило пользы.

Вздымающиеся горы, бескрайние леса, парящие в вышине орлы…

За ветровым стеклом, вокруг дома на колесах – великолепие, буйство природы.

Здесь, за его глазами, во внутреннем мире, где он в основном и жил, другое великолепие, отличное от природного, но равное ему, внутренний ландшафт, который он находил не менее завораживающим.

Однако Престон Клавдий Мэддок гордился тем, что мог честно и принципиально признавать собственные недостатки. У него их было немало, может быть, больше, чем у других, но в этом вопросе он никогда не обманывал себя.

С какой стороны ни посмотреть, наиболее серьезным являлись частые позывы убивать. И наслаждение, которое он получал от убийства.

Но надо признать, еще в раннем возрасте он понял, что страсть к убийствам – изъян характера и с этим надо что-то делать. Поэтому даже в юности он искал возможность обратить стремление убивать во благо.

Сначала он мучил и убивал насекомых. Муравьев, жуков, пауков, мух, гусениц.

В те времена господствовало мнение, что все насекомые – это беда. Возможно, это высшая благодать – обрести счастье в полезной работе. Счастье он находил в убийствах, а полезной работой стало искоренение ползающих, бегающих и летающих многоногих тварей.

Тогда Престон понятия не имел о том, что есть окружающая среда и какие в ней действуют законы. Полученные знания привели его в ужас. Он понял, что мальчиком совершал насилие над природой. Насекомые делали столько полезного.

Даже теперь его преследовала мысль, что на каком-то глубинном, подсознательном уровне он понимал, что поступает нехорошо.

Он никогда не хвастал тем, что давил пауков. Посыпал гусениц солью. Сжигал жуков.

И, не думая об этом, скорее подсознательно, перешел от насекомых к мелким животным: мышам, хомякам, морским свинкам, птицам, кроликам, кошкам…

В семейном поместье площадью в тридцать акров в Делавере хватало живности, которую он ловил для своих целей. Если же охота не удавалась, карманные деньги, выделяемые родителями, позволяли приобрести все нужное в зоомагазинах.

Двенадцатый и тринадцатый год жизни прошли для него как в трансе. Слишком много тайных убийств. Часто, когда он пытался вспомнить это время, все сливалось.

Оправдания бесцельному убийству животных не было и быть не могло. Они имели точно такое же право на существование в этом мире, как люди.

Оглядываясь назад, Престон задавался вопросом, а не приближался ли он в те дни к опасной черте, за которой лежала потеря контроля над собой? Этот период жизни не вызывал у него ностальгии. Он предпочитал вспоминать более приятные времена.

Изменения к лучшему произошли на следующий день после того, как ему исполнилось четырнадцать лет. Причиной стало появление кузена Брэндона, который вместе с родителями приехал в поместье на длинный уик-энд.

Паралич нижних конечностей навеки приковал его к инвалидному креслу.

В своем внутреннем мире, где главным образом и жил Престон, он дал кузену имя Мешок Говна, потому что два года, когда тому было семь и восемь лет, фекалии из его организма выводились по катетеру в специальный мешок, пока несколькими сложными операциями не удалось восстановить нормальную работу кишечника.

Наличие в особняке лифта позволило мальчику-инвалиду пользоваться всеми тремя этажами. Спать его уложили в комнате Престона, где давно уже стояла вторая кровать, на которой спали его друзья, если оставались на ночь.

Они отлично провели день и вечер. Тринадцатилетний Мешок Говна обладал удивительным даром копировать голоса как членов семьи, так и слуг. Престон никогда так не смеялся.

Мешок Говна заснул в час ночи.

В два часа Престон его убил. Задушил подушкой.

Хотя парализованной у Мешка Говна была только нижняя половина тела, он страдал и от других болезней, отчего и руки его не отличались особой силой. Он пытался сопротивляться, но, конечно же, ничего не добился.

Мешок Говна только недавно поправился после сильнейшего бронхита, а потому легкие у него были слабые. Он умер слишком быстро, немало огорчив Престона.

Надеясь продлить эксперимент, Престон несколько раз поднимал подушку, давая Мешку Говна возможность вдохнуть, но не закричать. Тем не менее конец наступил чересчур скоро.

Простыни чуть сбились от слабых попыток мальчика сопротивляться. Престон их расправил.

Причесал кузена, чтобы растрепанные волосы не вызвали подозрений в насильственной смерти.

Поскольку умер Мешок Говна на спине, как всегда и спал, необходимости поворачивать тело не возникло. Престон только сложил его руки на груди, создавая впечатление, что мальчик во сне спокойно покинул этот мир.

Нижняя челюсть Мешка Говна отвисла, но Престон твердой рукой прижал ее к верхней, подождал, пока она так и застыла.

В широко раскрытых глазах читалось изумление, поэтому Престон опустил веки и придавил их четвертаками.

Через пару часов убрал монеты. Веки остались на месте.

Престон выключил лампу и лег на кровать, уткнувшись лицом в подушку, которой задушил кузена.

Он чувствовал, что поступил правильно.

Спать он не мог, сказывалось возбуждение, но время от времени проваливался в легкую дремоту.