Культура и мир - Сборник статей

«Чевенгуру» предшествует в качестве его «предыстории» повесть «Происхождение мастера». В ней Платонов как раз отвечает на вопрос о вере в коммунизм в своей философской манере: «Когда Захар Павлович (главный герой повести – П. К.) был молодым, он думал, что вырастет и поумнеет. Но жизнь прошла без всякого отчета и остановки, как сплошное увлечение… что-то тихое и грустное было в природе – какие-то силы действовали невозвратно… Он утратил все: разверстое небо над ним ничуть не изменилось от его долголетней деятельности, он ничего не завоевал для оправдания своего ослабевшего тела, в котором напрасно билась какая-то главная сияющая сила. Он сам довел себя до вечной разлуки с жизнью, не завладев в ней наиболее необходимым» (Платонов 1989: 36). Эта парадоксальная по своему стилю и жесткая оценка жизни не просто героя повести, а любого человека, который «живет как все», не выходя за данные ему природные и социальные пределы. А вот (в одной из ранних статей Платонова) противоположная установка: «… всегда быть недовольным найденным, уходить дальше и выше, искать невозможное и делать его возможным – в этом есть гордый восторг просветленного человека» (Цит. по: Чалмаев 1990: 9). Для Платонова коммунизм – это «дальше и выше» современной ему цивилизации.

Есть ли такое «дальше и выше» у современного российского общества, особенно у молодого поколения? Если говорить о большинстве, а также о том, что презентуется этим большинством в публичном информационном пространстве, то нет. Интересно также вспомнить, как в последние годы существования СССР и в 1990-е гг. среди интеллигенции была мода на пренебрежительное отношение к общественной жизни, активность в сфере которой ассоциировалась с советскими временами. В то время распространился настоящий культ личной, частной жизни, защищалась идея человека, который «ничего не должен обществу», произносились слова о «малых делах» и т. п. Забавно, что сегодня многие публицисты задаются вопросом о том, как стал возможен политический «авторитаризм» начала XXI века в России – уж не они ли сами создали для него условия, «загнав» россиянина в частную жизнь? То, о чем говорит Платонов, имеет внеисторический характер. Общество, если оно вообще живое, всегда будет «выходить» на те или иные «сверхцели». Это, правда, необязательно будет коммунизм, но уж если осознание необходимости сверхцели появится, то актуальной станет и эта альтернатива.

Чевенгур в одноименном романе великого писателя – это, как известно, город, в котором люди построили коммунизм. Платонов проводит определенную границу между Чевенгуром и остальным Советским государством – если в последнем все еще двигаются к коммунизму, определяя вопросы стратегии и тактики, то наступая (военный коммунизм), то отступая (НЭП), то, как заявляет председатель ревкома Чевенгура товарищ Чепурный, в их городе история уже кончилась. Что же происходит в этом городе?

1. Социально-экономическая жизнь Чевенгура – по крайней мере, в первой части романа – исключает труд. Труд – это эксплуатация: «… в Чевенгуре за всех и для каждого работало единственное солнце, объявленное в Чевенгуре всемирным пролетарием. Занятия же людей были необязательными, – по наущению Чепурного Прокофий дал труду специальное толкование, где труд раз и навсегда объявлялся пережитком жадности и эксплуатационно-животным сладострастием, потому что труд способствует происхождению имущества, а имущество – угнетению…» (Платонов 1989: 197). Любопытно, что эта идея Платонова резко противоречит культу труда, характерного для советской идеологии. Но более любопытно другое, – когда во второй части романа в Чевенгур приходит толпа пролетариев, нищих, бродяг, чтобы начать жить при коммунизме, то труд возвращается к чевенгурцам, – но исключительно в качестве бескорыстной помощи другим людям, обеспечения их жильем, пищей, кровом. Иными словами, перед нами великолепный (правда, утопический) пример диалектического снятия. Вначале труд отрицается и исключается в его капиталистическом виде, как средство закабаления, эксплуатации человека человеком. А потом – труд возрождается, но в качестве новом, как деятельное проявление любви к ближнему, как социалистический труд в понимании Платонова. Это настоящие смерть и воскресение труда. Писатель – вполне в духе марксизма – хочет показать, что труд не должен быть системой отчуждения человека, напротив, он должен способствовать преодолению отчуждения.

2. В Чевенгуре «умирает» не только прежний труд, но и прежняя культура. Это – очень важный и любопытный момент. В одном месте романа товарищ Чепурный говорит: «Да и не нужно читать: это, знаешь, раньше люди читали да писали, а жить – ни черта не жили, все для других людей путей искали» (Платонов 1989: 188). Вот еще один эпизод, в котором затрагивается эта тема: «Некогда Прокофий предложил Чепурному ввести в Чевенгуре науку и просвещение, но тот отклонил такие попытки без всякой надежды. “Что ты, – сказал он Прокофию, – иль не знаешь, что такое наука? Она же всей буржуазии даст обратный поворот: любой капиталист станет ученым и будет порошком организмы солить, а ты считайся с ним! И потом наука только развивается, а чем кончиться – неизвестно”» (Платонов 1989: 196). Последнее утверждение, опять-таки, напрямую противоречит установкам советской идеологии с самого момента ее возникновения. Конечно, по тексту до конца непонятно, как сам автор относится к такого рода «левому обскурантизму» – известно, что в мировоззрении Платонова, по крайней мере, в ранний период, большое место занимала идея научно-технического прогресса как основы общества будущего. Кроме этого, поскольку Платонов показывает чевенгурский коммунизм не в статике – как некое завершенное идеальное состояние, – а в динамике (это хорошо видно на предыдущем примере отношения к труду), можно предположить, что и в данном случае, речь идет о смерти не культуры как таковой, а старой культуры, на смену которой придет новая. Правда, сам Платонов не описывает такого изменения.

Как бы то ни было, сама по себе идея смерти культуры и перехода от нее к жизни представляется сегодня (конечно, не только сегодня) сверхактуальной. Ее, правда, можно понимать в вульгаризаторском смысле – как проект упрощения культуры и ее подчинения «простонародному» вкусу, что и имело место в советское время, а также, в другом историческом контексте, имеет место и сегодня в виде «массовой культуры». Но Платонов, безусловно, имел в виду совсем другое, – в условиях социального неравенства, классового общества, когда одна и меньшая часть общества развивается за счет другой и большей, конечно же, культура неизбежно превращается в систему «ментального закрепления» этой социальной ситуации. Культура в этих условиях – и легитимизирует устоявшийся порядок, и создает целый мир фантазий для человека, не способного реализовать себя адекватно в социальной жизни. Платонов говорит о смерти именно такой, отчужденной культуры. Разве сегодня, в начале XXI века, мы не находимся в аналогичной системе отчужденной культуры? Если эта ситуация чем-то и отличается, то только большим развитием тех же тенденций. Современный человек давно превратился в винтика массовой культуры, обращение же за «исцелением» к культуре классической не приносит должного результата. Поэтому и сегодня переход от отчужденной механизированной культуры к жизни, провозглашенный товарищем Чепурным, остается на повестке дня.

3. Еще одна, хотя, может быть, и не главная черта жизни чевенгурцев – борьба с оседлостью. Жители коммунизма постоянно переносили с места на место свои дома и сады. А один из чевенгурцев, Луй, покинул город, потому что «… убедился, что коммунизм должен быть непрерывным движением людей в даль земли» (Платонов 1989: 198). Этими – иногда откровенно ироническими – штрихами к портрету чевенгурцев Платонов стремился подчеркнуть универсалистский, планетарный размах коммунистической утопии (что, во время написания романа, уже противоречило сталинской идеологии построения социализма в одной стране). Разве эта установка платоновского коммунизма не перекликается с современными тенденциями глобализации? Вряд ли кто-либо сможет это отрицать. Правда, нужно понимать очень серьезную разницу между современной глобализацией и всемирностью сознания чевенгурцев – первое есть продукт распространения капиталистической системы на всю планету, а второе – распространение противоположного миропонимания и практики. И, тем не менее, на уровне научно-технического прогресса современный человек подошел к отрицанию оседлости намного ближе, чем платоновские герои, – Лую и в голову не могло прийти, что настанут времена, когда «двигаться в даль земли» можно будет не выходя из дома. Проблема, однако, в том, что, как это часто бывает, получив в руки великолепные технические средства преодоления пространства и времени, современный человек зачастую не знает, как ими воспользоваться. Опять-таки, платоновская утопия дает один из вариантов такого содержательного наполнения.