Память сердца - Александр Константинович Лаптев

распласталось на полу мёртвым грузом. И всё так же было темно за окном. А между тем новый день уже наступил. 1 марта 1953 года для всей Земли начиналась новая эпоха. Так смерть одного сулила жизнь миллионам.

Но о приближении этой знаковой смерти ещё никто не знал. Дежурные офицеры находились на своих местах, а многочисленная обслуга и челядь готовилась к исполнению своих ежедневных обязанностей. Все говорили вполголоса и ступали так, что сами не слышали своих шагов. Во всей огромной усадьбе царила напряжённая тишина. К этой осторожности, к разговорам шёпотом и с оглядкой, к подспудному и довлеющему надо всем страху их приучил сам Иосиф. За двадцать лет он вышколил всех так, что лучше и не надо. И всё было хорошо до этой роковой ночи, когда ему понадобилась помощь. Эта помощь была рядом, но она не решалась к нему приблизиться. Так странно в очередной раз осуществился давно известный парадокс, согласно которому «крайности сходятся». Человек рискует умереть в полном одиночестве и без всякой помощи со стороны окружающих по причине своей ничтожности, когда всем плевать на тебя. И точно так же человек рискует остаться один на один со смертью, если он слишком высоко вознёсся и глядит на окружающих его людей как на пигмеев или даже как на тлю, недостойную его внимания. Оно, конечно, не всегда так бывает, и не все цари и правители кончали свои дни как какие-нибудь бродяги. Но однако же такое иногда тоже случается. Уже не говоря о том, что перед смертью все равны.

* * *

В десять часов вечера, так и не дождавшись вызова за весь этот нескончаемый день, дежурный офицер всё же решился пройти на половину Иосифа. К тому же у него была веская причина: он должен был передать Иосифу секретную почту, которую только что доставил из Кремля фельдъегерь. Офицер взял запечатанный сургучом пакет и на негнущихся ногах пошёл по длинному коридору на половину «хозяина». В доме по-прежнему стояла мёртвая тишина, яркий жёлтый свет ламп придавал предметам зловещий вид. Волнуясь всё больше, офицер преодолел последние метры длинного коридора и, шагнув через порог, оказался в вестибюле, где была парадная дверь, через которую в дом входили высокие гости. Накануне ночью именно через эту дверь вышли четыре человека, с которыми Иосиф пировал. Все они благополучно уехали. А Иосиф остался. На улице его точно не было – об этом офицер имел достоверные сведения. Но и в просторном вестибюле его тоже не было. И ниоткуда не доносилось ни звука. Офицер обвёл взглядом всё помещение и не заметил ничего необычного. Все предметы были на своих местах. Во внутренние покои вели три двери: одна та, через которую только что прошёл офицер (из коридора, ведущего на другую половину дома); и ещё две двери – прямо (если смотреть от входа с улицы) и по левую руку. Первая дверь вела в большую столовую, а вторая – в малую. Обе двери были полуоткрыты, словно хозяин вышел на минутку и вот-вот вернётся. Офицер некоторое время раздумывал, потом неуверенно двинулся к большой столовой, но в какой-то момент повернул голову влево и через полуоткрытую дверь увидел распростёртое на полу тело. Он сразу узнал Иосифа – по военному кителю и, главное, по его одутловатому лицу, по взгляду мутно-жёлтых глаз. Глаза эти смотрели прямо на него. Глаза смотрели, а губы страшно шевелились, из этих губ вырывался какой-то хрип. Офицер понял, что Иосиф обращается к нему, хочет что-то сказать и не может. Он хотел подойти к Иосифу, но ноги словно приросли к полу, и всё его тело одеревенело. Его обуял ужас. Что бы он теперь ни сделал – ему конец! Это он понял как непреложную истину. Его обвинят в убийстве вождя. Или в том, что он не оказал вождю помощь в критическую минуту. Его будут изощрённо пытать, арестуют его жену и детей, вымотают из него всю душу и заставят признаться в каком-нибудь заговоре. А потом убьют! – его и ещё несколько тысяч человек, его пособников и невольных свидетелей, вовремя не сообщивших о готовящемся покушении. Уж он-то знал, как это делается. И это знание лишало его сил и остатков разума.

Так он стоял минуту и другую, и в какой-то момент почувствовал освежение – будто повеял ветерок и словно бы разбавил копившийся в душе ужас. Офицер задышал свободе, повёл вокруг взглядом и вдруг подумал с необыкновенной ясностью: «А ведь он больше уже не поднимется!» И это невесть откуда взявшееся убеждение наполнило его душу необыкновенной радостью. Ведь если Иосиф не встанет, то некому будет обвинять его в бездействии! Ему ни в коем случае не нужно входить в комнату и приближаться к Иосифу. Он должен немедленно доложить руководству о произошедшем, и тогда… тогда он останется жив! И детей не тронут. Будут, конечно, допросы с пристрастием, станут доискиваться и подозревать, но (каким-то непостижимым образом он знал это!) не будет ни ареста, ни пыток и ни всего того ужаса, который он видел все последние годы. Совсем недавно был арестован бывший начальник охраны Иосифа – генерал-лейтенант Власик – человек, преданный Иосифу до последнего волоска на его уже седеющей голове. Но Иосиф своего друга не пощадил. Двадцать лет безупречной работы ничего не значили для него. Все понимали, что дни Власика сочтены. И хорошо, если его просто расстреляют, не будут ежедневно избивать, не сломают ему позвоночник, как Блюхеру, не превратят в кровавое месиво, как Трайчо Костова.

Но… офицеру было теперь не до Власика и не до Костова. Власик сидел в тюрьме и не знал, что судьба его решается здесь, в этой вот комнате! Если Иосиф умрёт, то Власик будет жить. И офицер будет жить. И семьи их тоже будут целы. И останутся живы несметные толпы людей, загнанных в смертные дали волею лежащего перед ним человека. Офицер вдруг почувствовал почти неодолимое желание шагнуть к этому зверю и заехать ему в морду каблуком сапога, чтоб не смотрел так, чтобы вовек не поднялся! И он сам испугался этого желания. Вдруг подумал, что, если его станут пытать, он непременно расскажет об этой своей мысли, и тогда ему конец. И детям конец, и жене… Не в силах держать в себе весь этот ужас, он резко повернулся и пошёл быстрым шагом прочь, чувствуя на спине прожигающий насквозь взгляд. Страшная комната уже скрылась из глаз, он уже шёл длинным коридором по мягкой ковровой дорожке, а спина