Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов

Это как же они ухитрились? Подхватили меня в Амстердаме? Ай, красавцы, я ведь их не видел.

Откашлявшись, пытаюсь оправдаться:

— У меня с той девкой ничего не было. Я ведь не для того…

Панченко с Воропаевым ржут самым наглым образом, и даже Сибилев позволяет себе кривую ухмылку. Впрочем, я их понимаю, более идиотского ответа предложить было невозможно. Да и вообще, в нашей жизни часто глупее правды ничего придумать нельзя. Между тем начальник группы снова становится серьезным.

— Еще один вопрос на ту же тему. Тебе не приходило в голову, что в твоем положении стоило воздержаться от сомнительных связей, вроде этой твоей индонезийки?

— Это не имеет отношения к делу.

Сибилев поднимает палец и напыщенно говорит:

— Нет, имеет. Девушка действительно на редкость красива. Но эта связь — свидетельство твоего распада как личности.

— Вы хоть понимаете, что говорите-то? По вам, Николай Гаврилович, сексопатолог плачет.

Судя по всему, этот ответ приблизил встречу к завершению. В зеркале вижу, как Воропаев прикусывает губу. Панченко с удовольствием смотрит на своего шефа. Сибилев становится лиловым. Переведя дыхание и восстановив свой обычный цвет, он с ненавистью говорит:

— Ну вот что, ты откровенно отказываешься отвечать на наши вопросы, поэтому разговаривать дальше будем в Москве.

Отступать некуда, перевес в силе совершенно очевидно на стороне оппонентов, и остается только ответить с жалкой дерзостью:

— У меня еще масса дел в Голландии. Так что лететь вам придется одним.

— Нет уж, мы полетим вместе. И учти: руководство умирает от желания познакомиться с тем, кого так долго искали, или в любом случае покончить с ним. Так что если ты начнешь дергаться, нам велено поступать по принципу «так не доставайся же ты никому».

Вот как, Сибилева на патетику потянуло. Он с фальшивым сожалением разводит руками. Напоследок предпринимаю попытку уточнить сказанное:

— Так прямо здесь меня и грохнете?

На это Сибилев с сожалением отвечает:

— Ну что ты, времена не те. Но все будет сделано так, что никто из окружающих ничего не поймет. Так что надеяться тебе не на кого, и ты уж лучше до самого самолета веди себя тихо.

Воропаев с отсутствующим видом предателя смотрит в сторону. Иуда Панченко выгребает из кармана мелочь за кофе. Наверняка деньги казенные, этот скупердяй скорее удавится, чем станет из своих расплачиваться за всю компанию.

— За мой кофе тоже плати. Я теперь на казенном обеспечении.

Панченко молча пересчитывает монеты. Искоса глянув в сторону улицы, вижу, как из машины вылезают двое и перекрывают путь. Это их работа, мы с ними незнакомы, к ним и претензий меньше.

Мы, все четверо, одновременно встаем, напугав официантку, и организованно покидаем заведение. Жаль, в тесном проходе между столиками нельзя идти в ногу. Никогда еще мои проводы на самолет не обставлялись так торжественно.

* * *

Люди, чемоданы, полированный камень полов и гулкий голос диктора. Аэропорт Схипхол. Такой же, как другие аэропорты мира. Край земли, за которым только небо. И в центре — группа шпионов в ожидании своего рейса.

Мы прошли регистрацию, но до самолета еще около часа, и все сидят в зале вылета. Развлекать меня разговорами никто не собирается, предлагать выпить — тем более. Осталось только пресное чувство усталости и вялого ожидания.

Неподалеку сидят двое насупленных соотечественников. Молодой парень из консульской службы курит. Сибилев только что сухо рассказал о них. Эти двое, толи физики, толи математики, приехали в Голландию на стажировку. Здесь ученые не смогли поделить свою коллегу из Польши. Страсти, вызванные прекрасной полячкой, накалялись подспудно, пока ученые не попали на прием по случаю годовщины принимающего их института. Там они надрались до такого состояния, что на обратном пути потеряли над собой контроль. На память об учиненной в машине безобразной драке у одного оказалось прокушенным плечо, а у другого наполовину оторвано ухо. Как сообщали газеты, под горячую руку досталось и водителю, пытавшемуся вмешаться в потасовку. Спокойствие смог восстановить только наряд полиции. Теперь эти двое сидят в ожидании досрочного возвращения в Москву и вполне мирно беседуют.

Пошевелившись в кресле, Сибилев негромко произносит:

— Наконец-то. Наш рейс объявили. Пойдем, а то досидимся до того, что опоздаем.

— Можем полететь завтра или даже через неделю, мне не к спеху.

Мое замечание игнорируется. Молча идем на посадку, щелкая каблуками по звенящему мраморному полу. Я шагаю в каре пятерых сопровождающих. Интересно, о чем думает каждый из моих охранников?

Воропаев и Панченко тоже достают билеты.

— Так вы тоже летите с нами? Вам-то чего не сидится на месте? Работа сделана, погуляйте на свободе.

И снова не получаю ответа. Я окончательно отторгнут, и пути назад нет. Они — вместе, а я навсегда один.

На входе в самолет сопровождающие отстают, пропустив меня впереди показывая свои посадочные талоны. Опасаться им нечего: дальше кабины пилотов я не убегу, но мне удается вполголоса сказать несколько фраз стюардессе. Она любезно кивает, и мы проходим в самолет.

В аэробусе после коротких препирательств Воропаев садится к иллюминатору, тянет меня за собой, последним плюхается Панченко. Пассажиры, ступая по гулкому полу, снуют в тесных проходах в поисках своих мест. Сибилев и патлатый садятся через проход от нас, второй сопровождающий — сзади.

Медленно тянутся минуты перед взлетом. Мы сидим, откинувшись на спинки кресел. Воропаев закрыл глаза. О чем он думает?

Стюардесса с нежной улыбкой наклоняется ко мне:

— Простите, вы просили вас предупредить, когда мы закончим посадку. Все, сейчас самолет начнет выруливать на взлетную полосу. У вас буквально полминуты, чтобы вернуться в аэропорт.

Воропаев, дернувшись, открывает глаза.

— Ты куда…

Он замолкает на полуслове. Приоткрыв рот и неудобно вывернув шею, Воропаев парализованно таращится сквозь меня: ему отчаянно не хочется верить в очевидное. Сейчас он либо впадет в транс, либо рванется к выходу из самолета. Мы готовы к любому повороту событий, но хотелось бы обойтись без эксцессов.

В тот же момент он замечает устремленные на него напряженные взгляды Сибилева и Панченко.

Воропаев со стоном поворачивается в мою сторону. Не хватало, чтобы этот тип кинулся на меня и мы затеяли с ним веселую возню в узком пространстве между креслами.

— Сиди тихо! Поздно теперь стонать и крутиться. Сейчас уже взлетать будете. А я остаюсь здесь, у меня действительно дела.

Но мой сосед меня не слышит. Минуту он в столбняке смотрит перед собой, неожиданно вывинчивается из кресел, так что его лицо оказывается прямо передо мной.

— Слушай, я понимаю, что теперь уже поздно. Но ведь я ничего такого не делал.