Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

Общество просвещения решило содержать там кафедру еврейской истории и литературы. Радостно было услышать о свежих ростках академической жизни, которые связали бы меня со столицей двойными узами: устного и печатного слова. Теперь, когда в либеральной Государственной Думе стоял на очереди вопрос о равноправии евреев, не было бы препятствия и со стороны права жительства, да и посол Общества просвещения уверял меня, что эта сторона дела будет улажена. Я принял предложение. Переезд должен был состояться к осени, началу академического года, после того как совет нового факультета изберет меня в лекторы еврейской истории.

Предо мною открывались широкие перспективы, но солнце политической весны уже клонилось к закату и темная тень ложилась на мою дорогу. В июле я записал: «9-го июля в мою верковскую келью ворвалась потрясающая весть о роспуске Думы. Перо выпало из рук. В каких муках родилось это чадо — и каково потерять его в момент, когда в нем была единственная наша опора!.. Реакция и репрессии, свирепые гонения за выборгский манифест, этот последний вопль негодования народного представительства... Надо сызнова начинать сизифову работу... Любимая работа и природа спасают меня от политических терзаний. В одинокие прогулки по via dolorosa, между полями, вдоль реки, не раз слеза скатывалась под пение забытого псалма. Читал любимые «Contemplations» Виктора Гюго. Вчера, в Тише-беав, тихое чтение «Эйха» в лесу, а в предыдущий вечер пение Beleil ze jiwkajun... Теряешь веру в скорое восстановление нормальной жизни». Каждый день приносил вести о подвигах реакции и ответном красном терроре. Августовский взрыв дачи Столыпина{438} был ответом на июльский «взрыв» Думы, произведенный этим фатальным министром.

Через несколько дней после взрыва на Аптекарском острове, когда правительство Столыпина готовилось к введению военно-полевых судов, я поехал по делам в Петербург. Нужно было окончательно выяснить вопрос о переселении, который оказался не таким легким, как предполагалось. На пути стало право жительства, которого евреи вследствие разгона Думы не получили. Кроме того, нужно было переговорить с комитетом Общества просвещения и с профессором Лесгафтом об устройстве новой кафедры. Город по случаю летнего разъезда был малолюден; мрачно выглядел Таврический дворец, где еще недавно гремели речи «Думы народного гнева». Я виделся с бароном Давидом Гинцбургом, временным председателем комитета Общества просвещения, и услышал от него, что право жительства для меня будет обеспечено. Встреча наша на этот раз была холодная: барон косился на меня как на радикала в Союзе полноправия, куда он не входил, ибо был лично знаком с некоторыми министрами и ему не подобало работать с оппозицией. Он, по-видимому, недоверчиво относился к Вольной высшей школе, которая считалась гнездом революции по составу слушателей. Там предстояли выборы новых лекторов, так что и тут дело не было еще выяснено. В тяжелом настроении проводил я дни в пустой квартире моих родственников Эмануилов на Большой Подьяческой. Эта семья жила на даче, в близком финляндском курорте Териоки, и я там гостил один день. Там я посетил свежую могилу убитого черносотенцами думского депутата Герценштейна, одного из лучших «жирондистов» первой Думы, который причислял себя, несмотря на крещение, к еврейской национальности. В городе я посетил другую «могилу»: зашел в редакцию недавно приостановившегося журнала «Восход» и увидел, как ликвидируется этот центральный орган нашей периодической печати из-за недостатка средств. «Это после 25 лег! — писал я. — А ведь я еще нянчил „Восход“-дитя на руках, с 1882 года!..»

Вечер я провел в заседании политической организации, которая тоже приближалась к смерти: в комитете Союза полноправия. Мы собирались в квартире Сли-озберга в Ковенском переулке. Куда девалось прежнее оживление! Уныние царило в экзекутиве учреждения, где еще недавно кипел идейный бой, где подготовлялась армия бойцов для Государственной Думы. После заседания переночевал в квартире Ю. Гессена на Бассейной, опасаясь ночевать в пустой квартире на Подьяческой, чтобы не попасть в руки свирепствовавшей тогда полиции (я, конечно, не был зарегистрирован). Остальные дни я сидел одиноко в пустой квартире и предавался грустным думам. В один из таких августовских дней зашла ко мне дочь Соня, приехавшая в Петербург для продолжения прерванного высшего образования. Я взял со стола только что купленную маленькую Библию на древнееврейском языке и вручил ей как талисман против «злых духов». Позже я еще много лет видел этот талисман на ее столе.

Вернувшись из Петербурга, я провел несколько прощальных дней в Верках. Здесь получилась весть о кровавом погроме в Седлеце{439}. Она меня расстроила еще больше, чем белостокская резня. Там за контрреволюционным злодейством последовал негодующий окрик Думы, а тут кричать было некому. В начале сентября мы переехали в Вильну, чтобы там приготовиться к переселению в Петербург. Пришла телеграмма, что факультет социальных наук Вольного университета избрал меня лектором. Телеграмма получилась в годовщину моего рождения, и я накануне перемены в моей судьбе предавался печальным размышлениям (запись в дневнике): «По силам ли, о Боже, труд подъемлю? Не вправе ли я, после 25-летнего служения, уйти за границу, среди других изгнанников, и там посвятить остаток жизни любимой исторической работе, в скромных размерах, возможных вне России? А другой голос говорит: оставайся, уезжай в русскую столицу и бери на себя максимум работы, кипи, гори, пока не сгоришь. И я иду».

19 сентября 1906 г. я с женою покинули Вильну, после трехлетнего пребывания. Тихий город оказался слишком шумным после того, как меня там настигла политическая буря. Отказался от прощального банкета, на котором настаивали друзья: не до банкетов в такое время. Не было торжественных проводов Одессы. Только на вокзале мы наскоро распрощались с группой друзей и знакомых. На следующее утро, в канун праздника Сукот, мы прибыли в Петербург. Началась новая эпоха в моей жизни, эпоха «второго Петербурга» (1906–1922).

Книга восьмая. Между общественностью и наукою (Петербург — Финляндия, 1906–1909)

Глава 46

Лекции в Высшей школе и программа «Фолкспартей» (1906–1907)

Приезд в Петербург. Право жительства, выпрашиваемое у министерства Столыпина. Старая обстановка и новое человеческое окружение. — Лекции еврейской истории в Вольной высшей школе. Древнейшая история в революционной аудитории. Закрытие Вольной школы. — Политическое положение. Распад Союза полноправия и организация «Фолкспартей». Программа новой партии, опубликованная с моей вступительной статьей. Выборы во вторую Думу. Партийные дискуссии и литературная полемика. Мои первые статьи на идиш. Конец Союза полноправия и четыре группы в общественных коалициях. — Подготовительные работы к русско-еврейской энциклопедии, составление редакционной коллегии, конфликты. — Окончание редакции «Писем о старом и новом еврействе» и появление их в