Мятежный дом - Ольга Чигиринская

— Тебе так учили?

— Да, — с некоторым вызовом сказала Шана. — Меня так учили.

— Хорошая наука, — улыбнулся Дик.

«Всяко лучше, чем выпускать ближним кишки и травить их газом…»

— Тогда ложись на спину, расслабляйся и запоминай…

Пусть это грех, подумал Дик. Но она одинока и я одинок. Никто не избавил нас от необходимости грешить — когда нам совсем не хотелось… Так пусть же никто не смеет нам пенять и на то, что мы добудем друг для друга немного радости, когда нам хочется…

…Значит, вот что ей нравится… Ха, мне это нравится тоже — значит, когда наступит моя очередь — просто повторить? Да пожалуй… Да, и это тоже… А-а, она же девушка, как повторить вот это? И вот это? Когда левиафаннеры трепались о женщинах, он уходил или просто старался не слушать, но успел узнать, что у них есть тоже какое-то особенное место, надо только поискать… Ох, нет. Не это…. Не сейчас…

Шана сначала испугалась и потрясла его за плечи:

— Эй, что это ты? Что с тобой?

Он не смог ответить. Она догадалась сама.

— Это ты смеешься, что ли?

— Д-да…

Она понаблюдала еще немного и сообщила:

— Лучше не делай этого на людях. Слишком на припадок похоже.

— Я… знаю…

— А что смешного-то? Ну, упал. Как упал, так и встанет. Продолжаем игру. Твоя очередь.

Прошло еще некоторое время. Дик чувствовал, как нарастает слабость, но ощущения — новые, удивительные — помогали ее преодолевать.

— Эй, ты просто повторяешь то, что делала я. А ты должен делать мне то, что нравится тебе самому.

— Мне это нравится. Честно. Я сам раньше не знал. Правда-правда, — он поднял загнутый мизинец. — Если я вру, пусть так и останется на всю жизнь.

Шана прыснула.

— А почему же тогда…

— А потому что вот, — он показал ей браслет. — Я так думаю. Я тебе не сказал. Наверное, зря. У меня с сердцем, оказывается, неважно. Туда попала какая-то зараза, ее нужно долго лечить, но чтобы оно не перенапрягалось, пока не вылечится, мне надели вот эту штуку. Если у меня пульс слишком частит — она что-то мне вливает, от чего понижается давление. Я сюда еле доплелся, потому что пришлось шариться по онсэнам из-за этого синоби, и я переволновался еще. Спал на ходу. Но ничего, как-то справился. А теперь…

Шана опять схватила подушку и врезала ему по уху.

— А теперь, — едко сказала она, — ты заматываешься в одеяло и ложишься в койку. Спать!

— Эй, это не значит, что я совсем ни на что не гожусь…

— Не с таким лицом.

— Да ты моего лица вообще не увидишь!

— Ты сам-то его видишь? — Шана выдернула ящик-хикидаси и, выхватив оттуда косметический набор, чуть ли не носом ткнула Дика в зеркало. — Ты же бледнеешь на глазах, будто тебя в отбеливатель макнули. Озабоченный придурок, почему ты сразу не сказал, что у тебя проблемы с сердцем? Ты думаешь, я обрадуюсь, если ты на мне помрешь? Да мне придется сразу вешаться!

— Извини, — слабость почему-то стала непереборимой. Голова стала клониться к земле, пришлось упереться локтями в колени. — Я опять ни о ком, кроме себя, не подумал… Сделай мне кофе, Шана. Некрепкий. Но очень сладкий.

Оставшись один, он снова засмеялся над собой. Бедная Шана, она решит, что у него вконец извращенное чувство юмора. И ей ведь даже не объяснишь, что здесь смешного. Запахнув халат, он перетащился за стол. Руки и ноги начали холодеть. Ничего себе успокоительное, как бы не успокоило навсегда. Сам виноват. Будем надеяться, Пауль знал, что делал. Пауль — хороший мужик, только глупый, как я. Максим тоже хороший мужик, только слишком умный. И Моро неправ — Ройе понял, что сделал со мной. Все он понял, только выхода другого не было, ни у него, ни у меня. То есть, был — более кровавый и жестокий… Надо покончить с этим однажды. Покончить с положением, когда у хороших людей остаются только кровавые и жестокие пути. Дело уже не в одной только леди Констанс и ее семье, Моро опоздал… Дело в том, что в мире до черта много таких, как Брюсы и Шнайдеры и до черта мало таких, как Северин Огата и братья Ройе…

Шана бухнула перед ним дымящуюся кружку, и он перехватил девушку за руку, чтобы успокоить. Наверное, не стоило — она сразу заметила, какая у него холодная ладонь.

— Ты не волнуйся, — сказал он. — Я просто усну, все будет в порядке, вот увидишь.

Он пригубил горячую приторную муть. Не энерджист, конечно, но тоже ничего. Заставил себя выпить полкружки, больше не мог. Сел рядом с Шаной на постель, рукавом вытер ей глаза.

— Не надо плакать. Я этого не стою.

— Я сама буду решать, кто стоит моих слез, а кто нет, — огрызнулась она. — Укладывайся. Засунь руки мне подмышки, я буду тебя греть. И без глупостей.

— Нет у меня никаких сил на глупости.

Потом подумал и добавил:

— А жаль.

В глайдер-порту, у посадочного терминала номер пять, куда привела его Шана, была такая толчея, что Дик сомневался, узнает ли его связной от экологов — хотя бы даже и по зеленой бандане, которую повязала ему девушка. Хотя до назначенного времени оставалось еще двадцать три минуты, так что он был спокоен.

Он уже так вжился в шкуру беглеца, что именно сейчас, среди толкотни и гомона, безгласный и неподвижный, как камешек в потоке, чувствовал себя много спокойней, чем в доме Шаны, особняке Ройе или в «Горячем поле».

Он в бегах. Все как обычно.

— Я в туалет хочу, — сказала Шана. — Ты посиди тут. Смотри, ни во что не вляпайся.

И ушла.

Дик сидел, опираясь локтями о колени и глядя на людскую толчею. Вдруг в потоке людей возникло какое-то завихрение. Дик присмотрелся внимательней — старушка у багажного отделения. Бабка сошла с прибывшего глайдера, перегруженная плодами своих трудов в четырех больших коробках, ее не встретили, денег на носильщика то ли нет, то ли жаль, словом…

Дику не хотелось, смертельно не хотелось хоть как-то привлекать к себе хоть чье-то внимание. И, говоря начистоту — вообще не хотелось двигаться с насиженного места и тащить куда-то эти коробки только потому, что бабке жаль пятнадцати сэн на тележку. Но она торчала в проходе, перетаскивая одну коробку за другой, об нее и ее груз спотыкались, ее ругали, она огрызалась — и чем дальше, тем отвратительней Дику была вся эта картина. Может быть, ей и помог бы кто-нибудь другой, но она была неопрятна, сварлива и, по всей видимости, беспросветно глупа.

Дик, вздохнув, смял окурок — и зашагал против людского течения, извиняясь и просачиваясь в просветы между идущими, чтобы в конце концов оказаться рядом с бабкой.

От бабки несло каким-то дешевым одеколоном и тем особым запахом старого тела, который Дик помнил еще с подземных пещер возле Аратты.

— Ну наконец-то! — обрадовалась она, видимо, приняв Дика за кого-то, кто должен был встречать ее. — Эй, а ты кто такой? Тебя Ишан прислал, что ли?

— Да, — соврал Дик, чтобы не тратить времени на объяснения. — Что там у вас?

Коробки были не такими уж тяжелыми — килограмм по двадцать. Для молодого человека, конечно, а не для старой женщины. Дик взял первую, рванул, подсел, вскинул на плечо…

— Осторожней-осторожней! — раскудахталась бабка. — Яйца не подави!

Донесу до первого же свободного гравикарта, решил Дик, погружу, дам ей пятнадцать сэн — и пусть сама катит…

Он сгрузил свою ношу у платформы с картами и пошел за следующей коробкой. Главное сейчас было выдернуть старушенцию с прохода, чтобы не мешать людям…

Взял вторую коробку. Браслет на руке завибрировал, но Дик двигался размеренно и дышал ровно — так что вибрация прекратилась. Когда он донес четвертую, она снова началась, но теперь уже можно было отдохнуть. За прошедшие дни он научился чередовать напряжение и расслабление так, чтобы до инъекции не доводить — слишком уж вареным он делался после. Конечно, это не всегда было возможно — он вспомнил Моро. И Шану. Но если не позволять захватить себя врасплох…

— На вот, вытрись, — сказала старушенция, протягивая салфетку. Резкий синтетический запах дешевого ароматизатора чуть не вызвал чих, но Дик и в самом деле вспотел, так что воспользовался старушкиным предложением.

— Ну, и где же этот Ишан? — ворчливо прокудахтала бабка. — Тебя-то он послал, а сам-то…

— Не знаю, — сказал Дик, комкая в ладони одуряюще пахучую салфетку. И какие цветы так пахнут? Ядовитые, наверное. — Меня никто не посылал. Я просто увидел, что если вы с прохода не уберетесь — вас затопчут. И решил помочь.

— Ты что это, подзаработать думал? Так у меня денег нет, сахарный мой. И не проси.

«Сдались мне ваши деньги» — хотел было огрызнуться Дик, но тело почему-то не послушалось: одеревеневшие челюсти вдруг начали растягиваться сами собой, как в зевке, голова запрокинулась назад и спина выгнулась. Его словно сковали, он не мог шевельнуться — а когда попытался, то просто упал.

Он слышал над собой вопли старушки, которая ругала кого-то — ах вы ленивые скоты, небось пиво пили, а тут мальчик надорвался, мне помогая — но не мог повернуть головы, видел только ботинки, и чувствовал жгучий стыд за то, что попался так глупо. И еще — что сейчас не сумеет покончить с собой, чтобы не выдать Ройе, Пауля и остальных.