Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием - Виктор Петрович Крутоус

мысли и чувства, в археологию мифов, древних религиозных культов и т. п. Таков был его излюбленный комплекс исследовательских проблем.

Со временем центр тяжести научной деятельности Овсянико-Куликовского переместился в область истории русской литературы и общественной мысли XIX – начала XX веков, которую он изучал преимущественно в психологическом ракурсе, с использованием методологии и понятийного арсенала психологической науки. Значительная часть творческой деятельности ученого была связана с Харьковским университетом. Здесь он познакомился и стал сотрудничать с другим выдающимся ученым-филологом – А. А. Потебней, став «потебнианцем»; участвовал в создании серии сборников «Вопросы теории и психологии творчества»; разработал своеобразную концепцию художественного творчества. Даже сегодня, в начале XXI века, Овсянико-Куликовский наиболее известен как представитель знаменитой «харьковской школы» – психологического направления в русском литературоведении рубежа XIX–XX веков, с А. А. Потебней во главе[657].

Однако с течением времени становится все очевиднее, что научное наследие Овсянико-Куликовского значительно шире и многогранней, чем было признано до сих пор. Овсянико-Куликовский – потебнианец, это так; но после смерти Александра Афанасьевича, последовавшей в 1891 году, его ближайший сподвижник продолжал трудиться в науке еще почти три десятилетия. Думается, плоды этих его трудов имеют и вполне самостоятельное значение.

Как крупный языковед, литературовед и теоретик искусства, Овсянико-Куликовский по праву представлен в авторитетных современных энциклопедических изданиях. Этим важнейшим разделам его наследия посвящена более или менее обширная литература. В то же время вклад ученого в науку как психолога еще не оценен по достоинству и не изучен в достаточной степени. Овсянико-Куликовский являлся психологом не по специальному образованию, а по призванию. Сначала это был, вспоминал сам ученый, «натуральный психологизм» – некая безотчетная установка исследовательского мышления, и только. Затем, в 80-е годы, он «с жадным любопытством набросился на психологическую и отчасти психиатрическую литературу», где «интеллектуально чувствовал себя «дома», в своей сфере»[658]. Благодаря многолетнему упорному самообразованию ученый стал квалифицированным специалистом и в данной области. Становление Овсянико-Куликовского как психолога завершилось на рубеже 80-х и 90-х годов XIX века. Теперь он сознательно сконцентрировал все свои усилия на проблемах психологии языка, мышления и творчества.

В лице Д. Н. Овсянико-Куликовского мы имеем также культуролога с необычайно широким полем зрения, культуролога-энциклопедиста. Им была разработана оригинальная, интересная концепция культурной эволюции человечества за весь период его существования, с прогнозом на будущее. Тем самым он выступил в роли уже не просто культуролога, но – культурфилософа. И явной несправедливостью выглядит тот факт, что в недавно изданной двухтомной отечественной энциклопедии «Культурология. XX век» (СПб, 1998) Овсянико-Куликовскому – почетному академику Петербургской Академии наук – не нашлось места.

Современные отечественные философские энциклопедии пока что обходят молчанием имя известного ученого. Кстати сказать, Овсянико-Куликовский испытал значительное влияние позитивизма (хотя нередко успешно преодолевал его); термины «философия», «философская постановка вопроса» и т. п. он не жаловал. Но это не помешало профессору МГУ П. В. Алексееву включить его имя в словник своего энциклопедического труда «Философы России XIX–XX столетий»[659]. Это – добрый знак, хорошая заявка на будущее. На наш взгляд, есть веские основания для того, чтобы наследием этого крупного ученого-мыслителя заинтересовались и философы. Ведь речь идет о незаурядном культурфилософе, историке общественной мысли России, представителе теоретического искусствознания и др.

Проблема, обозначенная в заглавии настоящей статьи, относится к наименее изученной части наследия нашего выдающегося соотечественника. Осветить ее представляется тем более уместным и необходимым, что связь психической нормы и патологии стала своеобразной idée fixe всего научного творчества Д. Н. Овсянико-Куликовского.

Понятиям «норма» и «патология» ученый придает прежде всего медицинский, так сказать, общевитальный смысл. Норма – синоним здоровья, равновесия всех жизненных процессов в организме; патология – синоним болезни, деструкции, дисгармонии. Но часто Овсянико-Куликовский использует указанные термины в более узком и специфическом смысле, говоря о душевном здоровье и душевных болезнях. То есть переводит вопрос в плоскость психологии, психопатологии и психиатрии.

Ученые-специалисты уже давно обратили внимание на то, что между нормальной психикой и психикой патологической нет непреодолимой грани, что между ними существуют внутренние переходы, внутренняя связь. Так, психиатр С. А. Суханов в заключении к своей книге «Патологические характеры» (эта книга была известна Овсянико-Куликовскому) писал: «То, что мы наблюдаем в картине патологических характеров, должно, по-видимому, существовать в рудиментарном или латентном состоянии там, где имеем дело с нормальными характерами; и, при классификации последних, нужно считаться с тем материалом, который дает патологическая психология»[660]. Изучать нужно, следовательно, и то, и другое в их связи и взаимозависимости.

Но на пути постижения этой истины для Овсянико-Куликовского возникло одно труднопреодолимое субъективное препятствие. В нем самом остро, болезненно проявилось противоречие между ученым и моралистом. У моралиста действия патологических личностей вызывали всегда одну и ту же реакцию: отвращение, отталкивание, «моральную тошноту». Собственно, оценку получало моральное зло, заключенное в анормальных, преступных деяниях, но моральный протест против подобных деяний неизбежно переносился на самих патологических субъектов. Овсянико-Куликовский признавался, что как человек моральный не испытывает никакого сострадания к душевнобольным преступникам; гуманистические чувства в нем молчат. По этой причине, считал он, ему не дано стать профессионалом-психиатром. Реакция морального отторжения ставила преграду между субъектом и объектом познания.

Однако с не меньшей силой заявлял о себе и антипод моралиста – ученый. С чем большей решимостью и твердостью демонстрировал Овсянико-Куликовский свою приверженность строгой моральной норме, тем непреодолимее ум его влекло к разгадке тайн патологии. В «Воспоминаниях», написанных в 1918–1920 годах, им предпринята попытка автопсихоанализа («Личное»); названия отдельных параграфов говорят сами за себя: «Интерес к анормальному», «Интерес к преступному». Проблема внутренней связи психической нормы и патологии стала не только стержнем научного творчества ученого, но и чертой, характеризующей направленность его личности.

Борьба моралиста и ученого протекала с переменным успехом; то один, то другой одерживал верх, но больше все-таки – ученый. Все более очевидной становилась для Овсянико-Куликовского та главная мысль, которую он со всей определенностью сформулировал уже на склоне лет, как резюме всего своего жизненного опыта. «…Я уразумел, что именно тут, в этой клинике (выше шла речь о клинике нервных и душевных болезней. – В. К.), спрятаны ключи к психологии «нормального» человека…»[661]. (Обратите внимание на закавычивание нормального – оно тоже показательно!).

Осознание вышеприведенной истины давалось ученому нелегко, он приближался к ней шаг за шагом. – Есть ли во мне хоть какие-то, пусть самые минимальные, зародыши чего-либо патологического? – спрашивал он себя. И отвечал: – Теоретически – да, но на практике я ничего «такого» не чувствую, не сознаю. При самом критическом отношении к себе не могу увидеть в своей личности ничего, кроме нормы, душевного и нравственного здоровья, – с