Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием - Виктор Петрович Крутоус

более…» [II, 637]. Серьезность такого рода как небо от земли отличается от ложной многозначительности филистеров от культуры. Подлинная серьезность, однако, – не антипод «весёлости»; они совместимы, и как раз такое сочетание Ницше считает подходящим, характерным для себя.

Перед воспитателями высшей культуры стоит триединая задача: «научить смотреть», «мыслить», а также «говорить и писать». Второе и третье расшифровать нетрудно, они означают: довести тонкость и гибкость мышления до степени искусства; то же самое – применительно к формам выражения духовного содержания. Но что значит – «научить(ся) смотреть»? За этим образным выражением скрывается принципиальное требование Ницше: преодолеть элементарный уровень реагирования индивида на внешние впечатления, по типу «стимул – реакция». На языке XX–XXI веков это может быть высказано так: преодолеть поверхностность, обманчивую самоочевидность во взгляде на вещи, тем более – конъюнктурность и ангажированность, однобокость идеологизма. Такой тип реагирования философ считал уделом лишь низших, примитивных натур. Подлинное «умение смотреть» предполагает взвешенную неторопливость в суждениях зрелого человека; способность быть недоверчивым ко всему ходячему, «само собой разумеющемуся»; желание и умение воспринимать объект в его многогранности, объемно; жажду проникновения в скрытую глубину предмета.

Надо ли специально подчеркивать, насколько злободневен этот культурный завет Ницше в наши дни, во времена невиданно острых идеологических противостояний и самого широкого манипулирования общественным сознанием? И все ли подвизающиеся на ниве отечественного просвещения, воспитания, искусства и т. д. удержались поныне – с точки зрения прилагаемого здесь критерия – на уровне высшей культуры, да и культуры вообще?

Становится ясно, какой глубокий и даже пророческий смысл вложил Ницше в свой выстраданный афоризм: «Нужны воспитатели, которые сами воспитаны, превосходящие других, аристократы духа, доказывающие это каждую минуту, доказывающие это и словом и молчанием, зрелые, ставшие сладкими культуры, – а не ученые олухи…» и т. д. [II, 591–592]. Будем честны перед собой: потребность в таких воспитателях в наши дни ничуть не меньше, чем во времена «Сумерек идолов», – если не больше.

И все же, озабоченный высшим слоем духовности, кругом самых одаренных человеческих индивидов, Ницше отдает себе отчет в том, что на них работает обширное, многосоставное целое, которое и есть культура в широком её понимании. Лучшие, творчески наипродуктивнейшие – её цвет, но цветы засохли бы, не будь у этого древа кроны, ствола, корней. «Высокая культура – это пирамида: она может стоять только на широком основании…» [II, 686]. Ему приходится определить свое отношение не только к «первым» по рангу («сильным духом»), но и ко «вторым» («сильным мускулами и темпераментом»), а также и к «третьим» – большинству, состоящему из посредственностей («интеллигентным машинам»). Отпечатком элитарности, который несет на себе эта классификация, можно пренебречь; главное заключается в признании функциональной необходимости всех трех этажей пирамиды, каждого культурного слоя. «Вторые» являются подручными, подмастерьями у «первых», «это исполнители сильных духом, их ближайшая среда» [II, 685]. Но для производства немногих одаренных необходима и масса вполне ординарных тружеников культуры; более того: «исключительный человек относится к посредственным бережнее, чем к себе и себе подобным…» [II, 686].

Особенность ницшевского подхода (для нас неприемлемая) состоит в том, что свое разделение деятелей культуры по рангам он считает заданным биологически и потому жестко фиксированным (как при кастовом делении общества). В действительности же одаренность проявляется весьма вариативно, в различных сочетаниях и на разных этажах культуры. Так, известны выдающиеся педагоги – мастера художественного образования и воспитания, которые сами значительных живописных, музыкальных и т. п. творений не создали. Далее, ранжирование в культуре и искусстве – кто кого одареннее, кто солист, а кто всего лишь участник массовки – достаточно условно и субъективно. Истинность ранжирования трудно подтвердить a priori, скорее она обнаруживается a posteriori.

Но ясно одно: культура – пирамида, её строение предполагает многосложную дифференциацию функций, ролей участников культурного процесса. И в этом сложно организованном целом есть место индивидуальностям самого разного характера, творческой направленности и калибра.

* * *

Центр (центры) и провинция включены в единое пространство культуры, составляя лишь особые его зоны, специфицированные по их роли, функциям. Объективные различия между центром и периферией определяют нетождественность условий и возможностей культурного развития в столицах и «на местах». Не вполне одинаковыми оказываются, естественно, также пути и формы такого развития. Но о каких-то решающих преимуществах для той или другой стороны говорить не приходится. Ибо уязвимость в одном отношении в конце концов всегда компенсируется превосходством в чем-либо другом. Главное же заключается в том, что и центры, и периферия решают (призваны решать) общие для них кардинальные задачи культурного порядка. Следовательно, и оценка достигнутых результатов должна осуществляться по единому критерию – их реальному вкладу в решение общих задач. Каковы эти задачи в сегодняшней России, мы попытались конкретизировать, размышляя над некоторыми небезынтересными страницами ницшевского культурфилософского наследия.

В заключение обратим внимание еще на один момент, последний по порядку, но не по значению. Различные национальные культуры отличаются друг от друга, констатирует Ницше, по степени своего приобщения к духовности высшего порядка. Развиваясь, они как бы борются за право быть первыми в духовной сфере. Немецкая культура, говорит он, все более понижает свой уровень. Зато Франция в культурном отношении заметно выросла и выходит на первые роли в Европе. «Уже нынче много новой серьёзности, много новой страсти духа перекочевало в Париж…почти все психологические и художественные вопросы трактуются там несравненно тоньше и основательнее, чем в Германии…» [II, 591].

Казалось бы, какое до этого дело Ницше, давно презревшему национальные разграничения и перешедшего на позиции «европеизма»? И все же он не может скрыть досады по поводу деградации «страны философов». Видимо, какая-то доля патриотизма в его душе все-таки сохранилась. Нация, выпустившая из своих рук факел духовного максимализма, становится второстепенной, второразрядной. В сущности, она превращается в духовную провинцию — на сей раз с однозначно негативным смысловым наполнением этого термина. К такой провинции Ницше беспощаден.

Духовный провинциализм – едва ли не самая большая беда из тех, которые подстерегают страну, допускающую спад настоящей культуры, согласную довольствоваться лишь её суррогатами.

2001

Д. Н. Овсянико-Куликовский о связи психической нормы и патологии

Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский (1853–1920) – выдающийся ученый России и Украины, публицист и деятель практической журналистики (с 1913 по 1918 г. соредактор журнала «Вестник Европы»). Образование получил на историко-филологическом факультете сначала Петербургского, а затем Одесского (Новороссийского) университетов. Первоначальную основу его научных исследований составила лингвистика. В круг интересов Овсянико-Куликовского входили как древние – санскрит, греческий, латынь, древнееврейский, так и новые языки (славянские в частности). Практические занятия и серьезные теоретические штудии талантливого полиглота с самого начала сопровождались погружением в архаику человеческой