Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

подчеркивалось, что «обладание карточкой не дает право требовать от продовольственных органов предоставления именно того количества продуктов, которое обозначено на талонах в виде пайка»[2621].

Жесткое нормирование потребления на основе карточной системы было введено и в большинстве стран «линии фронта». Большевики после прихода к власти использовали эту практику для обеспечения продовольственными и товарными пайками практически всего городского населения–30–35 млн. человек.

По пайковой норме население было поделено на четыре категории: 1 — особенно тяжелый физический труд, 2 — обыкновенный физический труд, больные, дети, 3 — служащие, представители свободных профессий, члены семей рабочих и служащих, 4 — владельцы различных предприятий, торговцы, не занимающиеся личным трудом, и прочие. К сентябрю выдача продуктов была официально установлена в следующих пропорциях–4:3:2:1 (Москва) и 8:4:2:1 (Петроград)[2622]. На 2 августа 1918 г. в Петрограде по 1-й категории получало 43,4 % населения, по 2-й–43,3 %, по 3-й–12,2 %, по 4-й–1,1 %[2623]. По свидетельству современников событий, практически паек получали только первые две категории…[2624]

Ленин в августе 1919 г., опираясь на данные ЦСУ по 21 губернии, оценивал долю пайков в питании городского рабочего в размере 50 %, остальную половину рабочий получает на ««вольном», «свободном» рынке, т. е. от спекулянтов»[2625]. По данным позднейших исследователей, рабочие Москвы, Петрограда и Иваново-Вознесенска — в 1919 г. получали по карточкам в среднем не более 29 % всех потребляемых продуктов. Как следствие, приходит к выводу историк С. Павлюченков, «несмотря на широковещательные заявления и шумную борьбу с вольным рынком, у власти не было иного выхода, кроме как мириться с его существованием»[2626].

Действительно, в отличие от всех предыдущих правительств, большевистское отчаянно пыталось бороться со спекуляцией. Военно-Революционный Комитет (ВРК) уже 10 ноября 1917 г. постановил: «Хищники, мародеры, спекулянты объявляются врагами народа…, в преследовании спекулянтов и мародеров ВРК будет беспощаден»[2627].

Декрет «О борьбе со спекуляцией», устанавливал драконовские меры воздействия против людей, которые, пользуясь тяжелым положением других, стремятся извлечь для себя максимальную прибыль[2628]. 14 января 1918 г. Ленин призывал: «Петроградские рабочие и солдаты должны понять, что им никто не поможет, кроме их самих. Факты злоупотребления очевидны, спекуляция чудовищна, но что сделали солдаты и рабочие в массах, что бы бороться с нею? Если не поднять массы на самодеятельность ничего не выйдет… Пока мы не применим террора — расстрел на месте — к спекулянтам, ничего не выйдет… Кроме того с грабителями надо поступать решительно — расстреливать на месте»[2629]. Однако все было тщетно.

Примером могла служить нелегальная торговля золотом. В 1920-м и особенно в 1921 г. операции с золотом на «черной бирже» Москвы приобрели настолько распространенный характер, что цена золотой монеты регистрировалась советской статистикой труда[2630].

Видные левые экономисты обвиняли большевиков в том, что их политика вообще выражает интересы спекулянтов: «Нет, спекуляция не только извне налипла, — заявлял В. Базаров, — она насквозь пронизывает всю систему современного государственного регулирования, составляет самою его душу. Спекулянт — не просто паразит, но вместе с тем и действительная опора правительства, герой, спасающий власть в критических случаях»[2631].

Проблема заключалась в том, что борьба со спекуляцией требует не только установления соответствующих мер контроля, но и построения всеобъемлющего мобилизационного заготовительно-распределительного механизма, который не смогли создать ни царское, ни Временное правительства, у большевиков, в условиях гражданской войны, на это не было ни сил, ни времени. Поэтому спекуляция действительно нередко оставалась единственным средством, спасавшим города от голодной смерти.

Со спекуляцией непосредственно было связано и другое грозное явление, все более набиравшее силу: Г. Гинс, как и многие другие, обращал на него внимание осенью 1919 г.: «продажность советских чиновников достигла исключительных размеров. Ревизии приобрели массовых характер и обнаруживали повсюду хищения, утечку товаров… неправильное и безотчетное расходование денег. Советские газеты пестрели подобными сведениями…»[2632]. Действительно, резкое возрастание роли государства во время войны и революции, отягощенное развалом рыночной системы и товарным голодом, сопряженное с этапом разрушения старого и формированием нового государства, не могло не привести к росту злоупотреблений:

В 1920 г. ревизор Наркомата госконтроля Б. Майзель, после ревизии хозяйственных органов на Украине и в Белоруссии, докладывал: «Я спустился с коммунистических небес и увидел самую страшную действительность, угрожающую существованию Советской республики». В докладе, отмечает С. Павлюченков, перечислялись установленные факты расхищения тысяч пудов соли, сахара, сгнившего продовольствия, речь шла о целых эшелонах с медикаментами и товарами, исчезнувших в пути бесследно. «Я остановился на нескольких полураскрытых крупных злоупотреблениях, а между тем они были бесчисленны», — писал Майзель. «Но самое страшное в том, — продолжал ревизор, — что нет никакого оздоровления, что в эту тину втягиваются все больше и больше людей, не исключая и партийных»[2633].

Соблазна, подтверждал С. Мельгунов, не избегали и «идейные» коммунисты, которые «оказавшись у власти, неожиданно превращались в хороших дельцов и казнокрадов»[2634]. Не были исключением даже представители органов госбезопасности, тот же Б. Майзель сообщал, что в Екатеринославском ЧК за 20–30 тысяч рублей любой мог получить пропуск. В Харьковской ЧК почти все обыски, аресты и освобождения осуществлялись ради наживы. В Киеве… освобождали людей, товары, снова арестовывали и снова освобождали[2635].

Один из руководителей ВЧК Я. Петерс в марте 20-го жаловался Дзержинскому из Ростова, что особые отделы армий Южного фронта занимаются чем угодно, спекуляцией, обысками в городе, но только не борьбой с контрреволюцией и шпионажем[2636]. Председатель Московской ЧК С. Мессинг докладывал председателю Моссовета Л. Каменеву: «Я не вижу выхода немедленно… Дело давно приняло размеры, превышающие средства и разум ЧК. Предлагаю. Создать партийную (не ведомственную) комиссию, которая поставила бы диагноз болезни и серьезно обдумала спешные меры общей борьбы…»[2637].

Основная причина этой болезни, по мнению С. Мессинга, заключалась в крайней недостаточности пайков, не обеспечивавших даже элементарного выживания семей служащих, что вынуждало их прибегать к полулегальным или даже нелегальным методам получения продовольствия. В конце 1920 г. Майзель внес предложение в ВЧК об усилении борьбы с бесчинствами, творимыми в губернских и уездных продовольственных органах: объявить красный террор растущим хозяйственным хищениям! «Расправа с виновными должна быть жестокая» и широко опубликованная. Хозяйственные хищения должны быть приравнены к хищениям военного имущества и караться высшей мерой наказания[2638].

И большевики не останавливались перед крайними мерами, которые шокировали правоверных либералов. Например, С. Мельгунов был потрясен тем, что Ф. Дзержинский по слухам лично расстреливал тех коммунистов, «которые совершили преступления против партии или правительства… Подходит т. Дзержинский к такому преступнику, целует его три раза…, и