Становой хребет - Юрий Сергеев

Трое суток он водил учёного по дальним скалам и допёк того до бешенства. Витольд Львович чувствовал, что библиотека где-то совсем рядом, а Быков прикидывается дурачком, подговаривает всех вернуться на Алдан.

Тогда он принудил даже эвенков искать, наорал на них, а этого делать не следовало. Витольд Львович думал, что она находится в каком-либо строении, и лазил по тайге, до рези в глазах высматривая с сопки крышу скита или лабаз и… нашёл.

Однажды вечером он не вернулся на бивак. Ждали его всю ночь. Потом искали два дня. Наконец эвенки обнаружили его в распадке, куда стало слетаться вороньё.

Витольд Львович напоролся на установленный кем-то самострел. Двухаршинная стрела, старая и даже чуть трухлявая, рассчитанная на сохатого, прошила ржавым кованым наконечником Витольда Львовича насквозь.

Вороны выклевали ему уже глаза, и тяжёлый смрад плыл по тайге. Даже медведь, видимо, побрезговал трупом…

Сотрудники УНКВД составили акт, закопали тело погибшего и пошли за проводниками к Нагорному.

На берегу Тимптона Егор увидел кем-то брошенный хороший плот, остановился, поджидая своих спутников, и сказал:

— Начальству своему доложите все, как есть, а я поплыву на Джугджур. Продуктишек у нас ещё много осталось. Никто меня в Алдане не ждёт.

— У тебя же там жена с детьми? — удивлённо выговорил один из оперативников. — Вот какие страсти тут бушуют, сгинешь, товарищ Быков.

— Не сгину… а насчёт жены вот, отдайте ей, нашёл в сумке учёного на биваке, — он протянул фотокарточку Тони, на обороте её рукой было красиво выведено: «Обворожительному Витольдику от его любимой Киски!» — Дуйте вверх по течению, а я вниз поплыву вон на том пароме. Знакомые края.

Егор стоит на коленях у почерневшего от дождей и времени столбика. За его спиной оглушающе грохочет Фомин перекат, обдаёт холодным дыханием взвихрённой в воздух воды.

Он выдирает с холмика густо вросшую траву, выдёргивает упругие корни, и они с болезненным хрустом оголяют чёрную землю. И шепчет: «Марико-о, Марико-о, Марико-о…»

Ещё никогда ему не было так бесприютно, так плохо и так смиренно-спокойно, словно захлестнула его ранняя, какая-то старческая печаль.

Кому же верить? Кого любить теперь? Он напоминал сам себе облепленного тучей гнуса сохатого, который, в беспамятстве, ломится кругами по чащобе в поисках избавления, пока не свалится со скалы или не захряснет в болоте.

«Марико-о… Марико-о…» Губы спеклись от голода, но есть не хотелось. Вытянуться бы на податливом мху да закрыть навеки глаза, усмирить смертушкой в себе думы, страданья — успокоиться навсегда.

Стояла летняя жарынь, в реке плескалась, кормилась чистоводная северная рыба, в сухой голубизне неба плавали два орлана-белохвоста и ещё больше травили душу Егору своей обоюдной верностью на весь отпущенный жизнью срок.

Пересилив одурманивающее безволие, Егор ступил на плот и вяло отпихнулся шестом от берега. После Гонамских порогов, которые довелось пройти в экспедиции Призанта, Фомин перекат не принёс былого наслаждения риском, не случилось желанного очищения души, не окрылила радость победы над смертью, а навалилась ещё большая усталость.

Безветрие… Дымная мгла зноя раскаляет всё больше голову сиротливому человеку посреди гремящей жизнью реки. Отражение нависших скал в лесах — пугает фантастической, бездонной глубиной…

И там, далеко-далеко под плотом, клубятся облака, уносятся к ним вершинами леса… Вот только крики орланов падают с неба, отхлестываются от воды… не откликаются им две чёрные точки в преисподней глуби…

— Марико-о… Марико…

На Джугджуре руководил геологоразведками старый знакомец Быкова — Вольдемар Бертин. Он принял Егора без лишних вопросов, радушно.

Назначил сопровождать к исходу лета партию учёного-геолога Билибина в поисках золотых узлов, который выдвинул гипотезу о линейном распределении золотоносных месторождений, он даже отметил на своей карте теоретические места залегания россыпей.

Совместно с геологами, сопровождающими его, Билибин именно в обозначенных районах обнаружил богатейшие кладовые золота. Всё это свидетельствовало о невероятно прозорливости учёного, перед фамилией которого ещё никто не ставил слов «выдающийся геолог».

Но он уже открыл ряд золоторудных провинций, в том числе, на Колыме. Применив новейшие методы геофизической разведки, он же находит рудные жилы и вблизи Алдана, которых, по существовавшим геологическим канонам, просто быть не должно.

Егор знал Билибина ещё по Незаметному, где тот работал в конце двадцатых годов главным геологом треста. Как-то вечером на биваке он попросил рассказать об открытии колымского золота, но Юрий Александрович начал издалека:

— Меня всё время потрясает удивительнейшая интуиция Вольдемара Бертина… Ведь, кроме Алдана и Джугджура, этот самородный рудознатец был инициатором наших открытий на Колыме. И не менее удивительна его личная судьба.

Родился Бертин в семье бедных латышей в хуторе Иллустах Курлянской губернии. Вскоре его семья перебралась в Сибирь. Работать начал в пятнадцать лет, в двенадцатом году он уже опытный старатель на Бодайбо и попадает под пули Ленского расстрела. Чудом остался жив.

Потом работал вольным разведчиком на приисках Фогельмана в Охотске, где приобрёл ещё больший опыт золотоискательства. В шестнадцатом году его забирают на военную службу, там, в городе Двинске, он становится большевиком.

В конце семнадцатого года — боец Красной гвардии в Москве, брал штурмом занятые юнкерами здания Моссовета и Кремля. После этого командируется в Охотск для установления там советской власти, где был арестован и опять же чудом избежал расстрела в «эшелоне смерти».

После освобождения из тюрьмы, приезжает в Якутск на оленях к семье, вскоре избран членом Президиума губбюро ВКП(б), а в двадцать третьем году, благодаря своей настойчивости — открывает россыпи Незаметного.

Но не успокаивается, Бертину не дают покоя неизведанные пространства Колымы и Чукотки. Ещё в те годы он ездил доставать продукты для своей трудовой артели в Благовещенск и отыскал там в архивах записку: «Поиски и эксплуатация горных богатств Охотско-Колымского края».

В 1923 году он лично обращается к первому секретарю Якутского обкома ВКП(б) — Аммосову с предложением организовать экспедицию на Колыму и Чукотку. Только для этих целей не сыскалось средств. Когда я работал с Бертиным на Алдане, он заразил меня мечтой об исследовании тех краёв.

В двадцать восьмом году я добился разрешения в Геолкоме и возглавил Верхне-Колымскую экспедицию и мы открыли богатейший золотой узел, в который Бертин верил без всякого сомнения.