Том 3. Русская поэзия - Михаил Леонович Гаспаров

исходная картина, дележ добычи, подсказаны шиллеровским «Торжеством победителей», «Siegesfest»: «Priams Feste war gesunken, Troia lag in Schutt und Staub…» — по-русски эта баллада известна в двух знаменитых переводах — Жуковского и Тютчева. Иванов перебивает этот размер двумя дактилическими пассажами — это напоминает еще более архаическую форму разноразмерной кантаты. Оба дактилические пассажа соответствуют двум сюжетно главным моментам — двум явлениям Диониса: сперва Эврипилу, потом народу. Оба облика Диониса досочинены Ивановым; первый (венок, сосуд, жезл) более или менее держится античных иконографических привычек, второй («юноша-бог — на горящем столпе») вполне фантастичен. Сюжет, подводящий к этому второму облику, тоже досочинен Ивановым (вспомним: «наше воображение влечется последовать за Эврипилом по горящим тропам его дионисийского безумия»). В срединной части баллады Дионис преследует Эврипила сперва в виде смоковничного венка, потом — змея, потом — быка, потом — огня, и здесь, в огне, происходит преображение: «Вдруг настиг и в вихре алом Сердце сердцем подменил». Здесь — явление Диониса на горящем столпе, и затем проповедь неистового Эврипила перед страждущими троянками в горящей Трое: он учит их превозмочь горе, очистившись огнем, обретя Свободу с большой буквы и войдя в череду мировой борьбы, где погибающий возрождается вновь: «Жив убийцею-перуном, Поединком красен мир; Разногласье в строе струнном, И созвучье в споре лир. Пойте пагубу сражений! Торжествуйте севы сеч! Правосудных расторжений Лобызайте алый меч!..» Эта образная диалектика — гармония струны как разногласие и согласие, огонь как общий знаменатель бытия — восходит к Гераклиту; отсюда гераклитовский эпиграф к стихотворению «Огонь всему судья» и само заглавие «Суд огня». Мы видим: на суховатый (зложелатель скажет: бестолковый) рассказ Павсания наслаивается идейный пласт дионисийского мифа, а затем образный пласт огненного мифа; наслоение вполне произвольное, потому что в культе Диониса огонь играл роль не большую, чем в любом другом культе. Иванов выступает здесь не перелагателем, а сочинителем мифа в буквальном смысле слова — мифотворцем, выдающим (как всякий мифотворец) свой новосложенный миф за унаследованный от древности.

Этот огненный миф баллады «Суд огня» получает окончательное осмысление, вписываясь в первую часть книги «Cor ardens» между дифирамбом «Огненосцы» и стихами о 1905 годе, «Година гнева» и «Сивилла». В «Огненосцах» этот миф осмысляется воинственно-гуманистически: огонь — дар Прометея, огонь борется с тьмой в человеке и вне человека, утверждение мира совершается лишь через отрицание мира на каждом шагу: «Из Хаоса родимого, Гляди — Звезда, Звезда!.. Из НЕТ непримиримого — Слепительное ДА!..» И подробнее: «Любовью ненавидящей Огонь омоет мир. Ты, чающий, ты, видящий, Разбей, убей кумир! Непримиримой волею Встречай Медузин лик! Лишь огневою болию Пронзенный, ты велик. И факел — догорающий — Предвестие Зари. То — феникс, умирающий На краткий срок… Гори!..» (Любопытное совпадение: здесь говорится об огненной птице феникс, а Эврипил из павсаниевского мифа был племянник феникса, воспитателя Ахилла.) Этот пафос борьбы и преодоления сущего очень непохож на позднего Вяч. Иванова — того, который в «Переписке из двух углов» отстаивал мирное приятие культурной традиции, тогда как М. О. Гершензон отвергал прошлое и хотел начать все заново. Но это уже разница между духовной атмосферой накануне революции 1905 года и атмосферой после революции 1917 года. Говорить об этом сейчас мы не можем; наше дело показать, как Иванов создает свой собственный миф, лишь в качестве точки отталкивания используя малоизвестный античный, павсаниевский миф.

* * *

Стихотворение В. Я. Брюсова «Антоний» было написано в апреле 1905 года и вошло в сборник «Stephanos» («Венок»): в первом издании — в цикл стихов о трагической любви «Из ада низведенные», в последующих — в цикл стихов о героях мифов и истории «Правда вечная кумиров» (вслед за стихотворением «Клеопатра»). Действительно, в нем перекрещиваются обе сквозные темы сборника: тема любви и тема крутых поворотов в истории, обе насущно близкие Брюсову в 1905 году.

I Ты на закатном небосклоне

Былых, торжественных времен,

Как исполин стоишь, Антоний,

Как яркий незабвенный сон.

II Боролись за народ трибуны

И императоры за власть,

Но ты, прекрасный, вечно юный,

Один алтарь поставил — страсть!

III Победный лавр, и скиптр вселенной,

И ратей пролитую кровь

Ты бросил на весы, надменный, —

И перевесила любовь!

IV Когда вершились судьбы мира

Среди вспененных боем струй, —

Венец и пурпур триумвира

Ты променял на поцелуй.

V Когда одна черта делила

В веках величье и позор, —

Ты повернул свое кормило,

Чтоб раз взглянуть в желанный взор.

VI Как нимб, Любовь, твое сиянье

Над всеми, кто погиб, любя!

Блажен, кто ведал посмеянье,

И стыд, и гибель — за тебя!

VII О, дай мне жребий тот же вынуть,

И в час, когда не кончен бой,

Как беглецу, корабль свой кинуть

Вслед за египетской кормой.

Апрель 1905

Это стихотворение недавно было предметом превосходного разбора в статье М. М. Гиршмана[157]. Автор дает отличную характеристику пафоса и гиперболизма этого произведения и показывает связь этих черт («грандиозная и величественная мысль-страсть, увековеченная мастерством…», с. 207) с общим строем брюсовской поэтики и брюсовского мировоззрения. Но сосредоточившись на той цельности, которую придают стихотворению эти черты, он оставляет почти без внимания постепенное развертывание этой цельности перед читателем — композицию стихотворения. Оно представлено однородным с начала до конца. О строфах его говорится: «Это своеобразные однородные члены и в лексическом, и в синтаксическом, и в ритмическом, и в звуковом отношении. Получаются как бы своеобразные „удары гонга“, причем каждый следующий, вроде бы равный предыдущему по силе, звучит вместе с тем мощным усилением» (с. 205). Это верно; попробуем же посмотреть, в чем состоит это усиление, что меняется от строфы к строфе, благодаря чему эти «однородные члены» нельзя переставить в ином порядке?

Общие очертания композиции стихотворения, разумеется, ясны. Кульминация его — в VI строфе, герои которой — Любовь и «все, кто» за нее гибнут. К этой вершине примыкают долгим скатом строфы I–V, герой которых Антоний, и быстрым скатом строфа VII, герой которой — «я». Долгое пятистрофие, в свою очередь, членится по смыслу и синтаксису на 1+2+2 строфы (вступление, 2 восклицательные строфы, 2 строфы на «когда…»). Но как уравновешены эти два (брюсовским образом говоря) плеча весов?

Мы предлагаем назвать господствующее соотношение