Другая Болейн - Филиппа Грегори

— Можете пошевелить ногой, Генрих?

Мы оба видим, как дергаются его башмаки.

— Да.

— А пальцами?

Его рука крепче сжимает мою.

— Да.

— Вы чувствуете боль внутри, мой дорогой? Живот болит?

Он трясет головой:

— Везде болит.

Смотрю на врача.

— Ему надо поставить пиявки, — заявляет он.

— Но вы даже не знаете, где рана!

— У него может быть внутреннее кровотечение.

— Хочу спать, — чуть слышно говорит Генрих. — Не уходи, Мария.

Отворачиваюсь от врача, вглядываюсь королю в лицо. Сейчас, вялый, неподвижный, он выглядит гораздо моложе, я почти верю — это тот самый юный принц, которого я обожала. Он лежит на спине, не так видна полнота щек, красивая линия бровей не изменилась. Только он сможет сохранить Англию единой. Без него мы все погибнем, не только Говарды и мы, Болейны, погибнут все мужчины, женщины, дети в каждом городе, в каждом селении, во всей стране. Больше никому не удержать лордов, они вцепятся в корону. Четверо наследников могут претендовать на престол — принцесса Мария, моя племянница Елизавета, мой сын Генрих и бастард Генрих Фицрой. В церкви и так волнения, император Испании и король Франции получат папский рескрипт — навести в Англии порядок, и мы от них никогда не избавимся.

— Думаете, после сна вам станет лучше?

Открывает глаза, улыбается, слабым голосом отвечает:

— Да.

— Полежите спокойно, пока вас отнесут в постель?

Кивает:

— Только держи меня за руку.

Оборачиваюсь к врачу:

— Так и сделаем? Отнесем в постель, пусть отдохнет?

Он в ужасе. В его руках судьба Англии.

— Пожалуй, — произносит он неуверенно.

— Здесь ему не уснуть, — замечаю я.

Георг выбирает с полдюжины крепких мужчин, расставляет вокруг носилок.

— Держи его за руку, Мария, пусть лежит спокойно. Поднимайте, когда я дам сигнал, идите по лестнице, на первой площадке сделаем остановку. Раз, два, три, вперед!

Нелегко поднять носилки и держать их ровно. Я иду рядом, король сжимает мне руку. Носильщики движутся в ногу, шаркающим шагом поднимаются по лестнице. Кто-то успевает забежать вперед, распахнуть двойные двери королевских покоев, потом дверь в спальню. Носилки резко ставят на кровать, король стонет от неожиданной боли. Новая задача — переложить его в постель. Нечего делать — двое мужчин влезают на кровать, один берется за плечи, другой — за ноги, остальные выдергивают из-под короля носилки.

От такого грубого обращения врача передергивает, я понимаю — если у короля действительно внутреннее кровотечение, мы можем запросто его убить. Он стонет от боли, неужели это предсмертный хрип, неужели мы виноваты? Нет, открывает глаза, смотрит на меня:

— Екатерина?

Кто-то суеверно охает. Беспомощно смотрю на Георга.

— Вон, — бросает брат. — Все вон.

Сэр Франциск Уэстон подходит к нему, что-то шепчет на ухо. Георг внимательно слушает, благодарно касается его руки.

— Королева приказала оставить его величество наедине с врачами. Пусть возле него побудут его дорогая свояченица Мария и я, — громко объявляет Георг. — Остальные — ждите снаружи.

Все неохотно выходят. Слышу, как за дверями дядюшка громогласно объявляет — если король не сможет выполнять свои обязанности, Анна становится регентшей при Елизавете. Никому не надо напоминать — каждый из них принес присягу на верность принцессе Елизавете, единственной избранной и законной наследнице.

— Екатерина? — снова зовет Генрих, глядя на меня.

— Это я, Мария, — мягко возражаю я. — Мария Болейн, а теперь Мария Стаффорд.

Дрожащими руками берет он мою руку и подносит к губам.

— Любовь моя, — говорит он нежно, и никто из нас не знает, кого из многочисленных возлюбленных он имеет в виду — королеву, любившую его до самой смерти, королеву, полумертвую от страха за него, или меня, девушку, которую он любил когда-то.

— Хотите спать? — спрашиваю озабоченно.

Туманный взгляд, как у пьяного.

— Спать, спать, — бормочет он.

— Я буду рядом.

Георг подвигает стул, я сажусь, не выпуская руки короля.

— Моли Бога, чтобы он проснулся! — Георг смотрит на восковое лицо короля, на его дрожащие веки.

— Аминь, — отвечаю я. — Аминь.

Мы просидели с ним весь день — врачи в ногах постели, мы с братом в головах, отец и мать поминутно входят и выходят, только дяди нет — плетет где-то интриги.

Генрих вспотел, врач собрался сменить одеяло, но вдруг застыл на месте. На толстой икре, куда Генрих давным-давно был ранен на поединке, расплывается отвратительное темное пятно крови и гноя. Не залеченная как следует рана открылась опять.

— Необходимо поставить пиявки, они высосут яд.

— Я не выдержу, — дрожащим голосом признаюсь брату.

— Посиди у окна, только не падай в обморок, — грубо отвечает он. — Позову, как только закончат, и ты снова сможешь быть рядом.

Присела на скамью под окном, решила ни за что не оборачиваться, постаралась не вслушиваться в звяканье кувшинов — вот к ноге короля прикладывают черных пиявок, они сосут кровь из раскрытой раны.

— Вернись, посиди с ним, ничего страшного не видно, — позвал Георг.

Я вернулась на место, но снова отошла, когда раскормленных, превратившихся в черные слизистые шарики пиявок отрывали от раны.

Я поглаживала его руку, нежно, как гладят больную собаку. Вдруг он сжал мои пальцы, открыл глаза, взгляд наконец осмысленный.

— Кровь Христова, все болит!

— Вы упали с лошади.

Интересно, он понимает, где находится?

— Помню. Но как я попал во дворец?

— Мы вас принесли. — Георг выступил вперед. — Вы просили Марию посидеть с вами.

Снисходительная улыбка.

— Я?

— Вы были не в себе, бредили. Слава Богу, вы очнулись.

— Надо послать весточку королеве. — Георг приказал одному из стражников сообщить ей, что король пришел в себя.

— Пришлось вам попотеть, — сказал со смехом король, но как только попытался пошевельнуться, сморщился от боли. — Смерть Господня, моя нога!

— Открылась старая рана, пришлось поставить пиявки.

— А, пиявки. Надо сделать припарки, Екатерина знает, позовите ее… — Он закусил губу. — Ну, кого-нибудь, кто умеет делать припарки. Господи, кто-нибудь же знает способ.

Помолчал минуту.

— Принесите вина!

Подбежал паж с вином, Георг поднес кубок к губам короля. Король выпил, лицо порозовело, он снова обратил внимание на меня. Спросил с любопытством:

— Кто начал первым? Сеймуры, Говарды, Перси? Кто собрался придержать мой трон для дочери, а себя объявить регентом до ее совершеннолетия?