Другая Болейн - Филиппа Грегори

— Король будет думать только о поединке, — успокоила я. — Он больше всего на свете любит выигрывать.

Утро мы провели мирно. Снова разложили престольную пелену, я взялась за большую, скучную полоску травы, Анна вышивает покров Богородицы. Между нами простирается длиннющий кусок, еще ждущий своего часа, — святые попадают на небеса, черти низвергаются в ад. Вдруг за окном шум — всадник галопом проскакал к замку.

— Что там? — Анна подняла голову от вышивания. Встав на колени на скамью под окном, я выглянула наружу:

— Кто-то несется как сумасшедший. Въехал на конюшенный двор. Интересно зачем…

Я прикусила язык. Две крепкие лошади вывозят из конюшенного двора королевские носилки.

— Что там? — спросила Анна у меня за спиной.

— Ничего. — Я вспомнила о ее ребенке. — Ровным счетом ничего.

Она поднялась с кресла, встала у меня за спиной, но носилки уже исчезли из виду.

— Кто-то прискакал в конюшню, наверно, конь короля потерял подкову. Ты же знаешь, он терпеть не может остаться без лошади хоть на миг.

Она кивнула, но осталась наблюдать за дорогой, опираясь о мое плечо.

— Там дядя Говард!

Впереди — болейновский штандарт, с дядюшкой группка людей, они подъезжают к замку, скрываются на конюшенном дворе.

Анна возвращается в кресло. Немного погодя мы слышим — хлопает входная дверь, шаги на лестнице, входит дядя. Анна поднимает голову, смотрит вопрошающе. Он отвешивает поклон. Что-то мне не нравится — обычно он не кланяется Анне так низко. Анна вскакивает на ноги, вышивание соскальзывает с колен на пол, одной рукой она зажимает рот, другая — на распущенном корсаже.

— Дядя?

— С сожалением сообщаю вам, его величество упал с коня.

— Он ранен?

— Серьезно ранен.

Анна побелела и чуть не упала.

— Нам надо приготовиться, — сурово произносит дядя.

Усаживаю Анну, обращаюсь к дядюшке:

— Приготовиться к чему?

— Если он умрет, необходимо защитить Лондон и Северную Англию. Анне надо написать обращение. Она станет регентшей, пока мы не учредим совет. Я буду ее представлять.

— Умрет? — повторяет Анна.

— Если он умрет, нам придется объединять страну. Ребенок у тебя в утробе еще не скоро станет мужчиной. Надо разработать план. Мы должны быть готовы защитить страну. Если Генрих умрет…

— Умрет? — вновь спрашивает Анна.

Дядя Говард глядит на меня:

— Сестра объяснит тебе, нельзя терять времени. Надо защитить Англию.

Анна совсем потеряла голову, сейчас от нее не больше толку, чем от ее мужа. Она не может вообразить мир, где его нет.

Она не способна ни подчиниться дядиным требованиям, ни защитить страну, где больше не правит король.

— Я все сделаю сама, — вмешиваюсь я. — Составлю и подпишу. Не надо приставать к ней, дядя Говард. Она не должна волноваться, ей нужно думать о ребенке. У меня похожий почерк, наши письма путали и раньше. Я напишу и подпишу.

Он явно обрадовался. Что одна сестра Болейн, что другая. Придвигает табурет к письменному столу. Коротко бросает:

— Начнем. „Да будет вам известно…“

Анна полулежит в кресле, глаз не сводит с окна, одна рука на животе, другая зажимает рот. Носилки не показываются, значит, с королем неладно. Если человек просто ушибся, его сразу несут домой, если он близок к смерти, с ним обращаются осторожнее. Пока Анна, не отрываясь, смотрит в сторону конюшен, я начинаю понимать — вся надежность нашего существования, вся наша безопасность исчезают на глазах. Если король умрет, нам конец. Страну растащат на куски, каждый лорд будет драться только ради своей собственной выгоды. Так было перед тем, как отец Генриха объединил страну — Йорк против Ланкастера и каждый за себя. Дикая страна, где каждое графство принадлежит своему владельцу и никто не подчиняется законному королю.

Анна оборачивается, видит мое лицо, пораженное ужасом, наклоняется над своим требованием о регентстве при малолетней дочери Елизавете.

— Он умрет? — спрашивает она.

Подхожу к ней, беру ее холодные руки в свои.

— Бог даст, не умрет.

Его принесли наконец. Носилки движутся медленно, словно гроб. Георг в головах, Уильям и остальная ярко одетая турнирная компания в испуганном молчании бредут позади.

Анна со стоном оседает на пол, платье задирается. Одна из служанок подхватывает ее, мы относим ее в спальню, укладываем в постель, посылаем пажа за пряным вином, за врачом. Я расшнуровываю ее, ощупываю живот, беззвучно шепчу молитву — лишь бы это не повредило ребенку.

Появляется моя мать с вином, Анна, бледная как смерть, делает попытку сесть.

— Лежи смирно. Хочешь все испортить?

— Как Генрих?

— Очнулся, — лжет мать. — Он сильно расшибся, но сейчас все в порядке.

Краешком глаза вижу — дядя перекрестился, прошептал слова молитвы. Первый раз вижу, как этот суровый человек просит о помощи. Моя дочь Екатерина заглядывает в дверь, мать подзывает ее, вручает кубок с вином — смачивать Анне губы.

— Идем закончим письмо, — просит вполголоса дядя. — Это сейчас самое важное.

Бросаю долгий взгляд на сестру, возвращаюсь в приемную, снова берусь за перо. Мы составляем три письма — в Сити, в Северную Англию, в парламент, я подписываю все три — Анна, королева Англии. Появляется врач, парочка аптекарей. Опустив голову, в рушащемся мире, я искушаю судьбу — подписываюсь за королеву Англии.

Распахивается дверь, с ошеломленным видом входит Георг:

— Как Анна?

— В обмороке. А король?

— Бредит. Не понимает, где он. Зовет Екатерину.

— Екатерину? — подхватывает дядюшка. — Зовет ее?

— Не знает, где он. Думает, его вышибли из седла на каком-то давнишнем поединке.

— Идите оба к нему, — велит дядя. — Заставьте его замолчать. Король не должен упоминать ее имя. Если услышат, как он зовет Екатерину на смертном одре, трон перейдет к Марии, а не к Елизавете.

Георг кивает, ведет меня в большую залу. Короля не решились нести наверх, опасаясь споткнуться на лестнице. Он грузен, да и не лежит спокойно. Носилки поставили на два сдвинутых стола, король мечется, ворочается с боку на бок, непрерывно двигается. Мы минуем кружок испуганных придворных, подходим к королю. Голубые глаза останавливаются на мне, он меня узнал.

— Мария, я упал. — Голос жалобный, как у ребенка.

— Бедняжка. — Я придвигаюсь ближе, беру его руку, прижимаю к груди. — Где болит?

— Везде. — Он снова закрывает глаза.

Врач вырастает у меня за спиной, шепчет:

— Спросите, может ли он двигать ногами, пальцами, чувствует ли свое тело.

— Можете пошевелить ногой, Генрих?