Звезда цесаревны. Борьба у престола - Надежда Ивановна Мердер

Прибывшие «враги» вовсе не казались ему страшными. Молодые офицеры так были красивы в своих красных мундирах с золотыми галунами, этот пожилой — самый главный, по-видимому, такой стройный, с таким смелым, решительным лицом и гордыми глазами, ему положительно нравился, и два других с такими добрыми лицами… Нет, они совсем не страшны. Но, переведя взгляд на жёлтое, растерянное лицо Бенигны и неподвижное лицо Бирона, Ариальд чувствовал, что какая‑то опасность будто и существует. Он весь был поглощён своими наблюдениями, когда раздался низкий, почти мужской голос Анны:

— Князь Василий Лукич, я не была заранее предупреждена о вашем приезде, чтобы более достойно встретить императорское посольство. Но если приём недостаточно торжествен — то чувства наши от этого не менее искренни и благосклонны. Редкие гости российского императорского двора, как при любезнейшем деде моём, как при блаженной памяти тётке, так и возлюбленном племяннике нашем, ныне благополучно царствующем императоре Петре Втором, всегда были вестниками щедрот и милости. Мы издавна знаем ваши верноподданнические чувства, князь Василий Лукич, — продолжала она, — а также и вашу приверженность нашим интересам. Будьте уверены в моём благоволении и вы и вахни товарищи, — как доложили мне, сенатор Голицын и генерал Леонтьев, — и эти юные офицеры победоносной российской армии.

При этих словах она слегка наклонила голову и кинула благосклонный взгляд на Голицына и Леонтьева с молодыми офицерами, стоявших за спиной Василия Лукича. Те глубоко поклонились.

— Скажите же, — продолжала Анна, — вестником какой новой милости являетесь вы сюда?

Всю свою речь Анна произнесла с достоинством и большим самообладанием. Она говорила по-русски, и из всех присутствовавших её поняли, исключая посольство, лишь Бирон да отчасти Ариальд. Бирон скверно говорил по-русски, но понимал.

Василий Лукич сам был тонким дипломатом, но речь императрицы вызвала в нём искреннее удивление. Он ни одной минуты не сомневался, после обмолвки Бирона, что Анне всё известно, что она была предупреждена о приезде депутатов, но где она нашла столько спокойствия, самообладания, чтобы так разыгрывать роль? Он не узнавал её. Но, поддерживая комедию, он наклонил голову и торжественно начал:

— Простите, государыня (он тоже намеренно избегал титула), простите, что не вестником радости являемся мы. Мы приносим горестную весть. Мы вестники горя, хотя смягчаемого мудрым решением народа.

Он помолчал, выдерживая паузу, как искусный актёр, потом продолжал:

— Имейте мужество, государыня. Приготовьтесь к тяжкому удару…

Анна стояла, опустив глаза.

— Ваш возлюбленный племянник, наш обожаемый монарх, император всероссийский Пётр Второй волею Божиею скончался в ночь на девятнадцатое сего января.

Анна подняла бледную руку к глазам.

— Но, — торопливо продолжал Василий Лукич, — если гнев Божий и излился над Русью, то Господь дал нам и утешение и надежды на счастливое будущее. Войска, Сенат, Синод, генералитет, весь народ провозгласил своей императрицей достойнейшую — вас, ваше императорское величество! — при этих словах Василий Лукич опустился на одно колено. — И зная, — продолжал он, — милосердное сердце ваше и высокий разум, пекущийся едино о благе народном, Верховный тайный совет, купно с Синодом, Сенатом, генералитетом и шляхетством, составил пункты, дабы облегчить бремя царственных забот милосердной монархини и дать свободу голосу народа вопиять о нуждах своих и принять народу участие в счастливейшем устроении судеб своих. Да укрепит ваше императорское величество царственным словом своим вечный союз между монархами и народом, да правите вы в мире и благоденствии, купно с советниками вашими и народом, на благо великой России, на грозу врагам её!

Голос Василия Лукича дрогнул, и он низко склонил свою красивую голову.

Сердце Шастунова похолодело от восторга при этих словах князя. Он взглянул на Дивинского. Тот стоял бледный, с горящими глазами, сжимая рукоять шпаги. Заветное слово было сказано.

«Свершилось», — пронеслось в мыслях Анны. Это не письмо графа Рейнгольда, не письмо Ягужинского, сообщавших об избрании, но келейным образом. Нет, это послы от всего народа необъятной империи подносят ей корону её отца, её великого дяди. Корону России, вознесённой на высоту, могучей, грозной, непобедимой! И хотя этого момента Анна ждала почти сутки и готовилась к нему, всё же она была потрясена. Барон Отто сделал к ней движение. Но Анна быстро оправилась, выпрямилась во весь рост, глаза её загорелись, бледность лица виделась даже под румянами, и, глубоко потрясённая; она обратилась к Василию Лукичу:

— Горестную и неописанную печаль привезли вы нам известьем о преставлении его императорского величества Петра Второго, нашего любезнейшего племянника и государя. И по близости крови и по доброте к нам покойного государя мы считаем эту печаль за Божье наказание для всей нашей фамилии, а также для всего народа. Но вы объявляете мне, что по соизволению всемогущего Бога, который токмо един определяет державы и скипетры монархов, мы избраны на российский прародительский престол. Что же, да будет воля Божия! Я повинуюсь Божеской воле, как бы ни было тяжко правление такой великой и славной монархии. И знаем мы, что к царственному труду нашему потребны благие советы, и для блага народа утвердим мы словом нашим, какими способами мы хотим вести правление наше купно с народом самим. И себя и всех вас вручаю всемогущему Богу. — Анна замолкла.

— Le roi est mort, vive le roi![34] — произнёс тихо Василий Лукич, поднимаясь с колен. — Да здравствует императрица всероссийская Анна Иоанновна! — громко крикнул он, обнажая шпагу.

Восторженные крики загремели в зале.

Бирон уже успел объяснить придворным, что происходит, и они присоединили свои восторженные приветствия к кликам русских.

Со счастливой улыбкой Анна милостиво протягивала руку для поцелуев.

— Ваше величество, удостойте меня аудиенции для подписания кондиций, указующих пути правления вашего, — твёрдо произнёс Василий Лукич, глядя на Анну блестящими глазами.

Анна опустила глаза, и он не мог прочесть в них блеснувшей угрозы.

— Да, — тихо ответила она, — идите за мной.

Она сделала милостивый жест присутствующим, как бы предлагая им остаться, и вышла, сопровождаемая торжествующим Василием Лукичом и полными ревнивой злобы и отчаяния взглядами Бирона.

По уходе императрицы князь Михаил Михайлович, как старший, подошёл к барону Отто, представился ему и попросил его позволения представить членов посольства дамам.

Барон Отто отвечал с изысканной любезностью, и скоро в зале послышалась оживлённая немецко-французская речь молодёжи. Сам барон с Голицыным и Леонтьевым отошли в дальний угол и занялись дипломатической беседой, причём генерал Леонтьев, не зная никакого языка, кроме русского, смертельно скучал да, кроме того, устал с