Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты - Дарон Аджемоглу

Почему бедные страны становятся бедными

Страны терпят экономическую катастрофу в результате действия экстрактивных институтов. Эти институты оставляют бедные страны в бедности и не дают им встать на путь экономического роста. Сегодня это видно на примере Африки (Зимбабве и Сьерра-Леоне), Южной Америки (Колумбия и Аргентина), Азии (Северная Корея и Узбекистан), Ближнего Востока (Египет). Эти страны совсем не похожи одна на другую. Некоторые из них находятся в тропиках, некоторые — в умеренных широтах. Некоторые были британскими колониями, а некоторые — колониями Японии, Испании или России. У них очень разные истории, языки и культуры. Но у них есть одно общее — это экстрактивные институты. Во всех этих случаях причина существования таких институтов — интересы элиты, которая использует их для сохранения власти и собственного обогащения за счет большей части общества. Разная история и различные социальные структуры, сложившиеся в этих странах, приводят к различиям в природе национальных элит и особенностях экстрактивных институтов. Причина долговечности этих экстрактивных институтов всегда заключена в механизме порочного круга, а результат их действия всегда один — процесс обнищания народа идет во всех этих странах, хотя его интенсивность может быть различной.

Например, в Зимбабве элита — это окружение президента Роберта Мугабе и ядро партии ЗАНУ-ПФ, возглавившей некогда антиколониальное движение. Элита Северной Кореи — это клика, собравшаяся вокруг Ким Чен Ына, и коммунистическая партия. В Узбекистане — президент Ислам Каримов, его семья и его оставшиеся с советской эпохи соратники. Эти группы, очевидно, очень разные, и эти различия, наряду с разнообразием государств и экономик, которыми они управляют, приводят к тому, что специфические формы, принимаемые экстрактивными институтами, оказываются разными. Например, поскольку Северная Корея была создана в результате коммунистической революции, в качестве политической модели там принято однопартийное руководство. Хотя Мугабе и пригласил в 80-х годах северокорейскую армию в Зимбабве для расправы со своими оппонентами в Матабелеленде, корейский тип экстрактивных политических институтов неприемлем для Зимбабве: Мугабе, пришедший к власти на волне борьбы с колониализмом, приходится маскировать свою диктатуру выборами, хотя на какое-то время ему и в самом деле удалось выстроить однопартийное государство. Противоположная ситуация сложилась в Колумбии, в которой выборы проводятся на протяжении долгого времени и выборный процесс исторически сложился как способ перераспределения власти между либералами и консерваторами.

Не только природа элит оказывается различной, но и их численность. В Узбекистане Каримов смог поставить под свой контроль остатки советского государства, что дало ему в руки сильный инструмент для подавления и уничтожения альтернативных элит. В Колумбии отсутствие авторитета у центральной власти в регионах естественным образом привело к образованию раздробленной элиты — на самом деле элит так много, что периодически они принимаются уничтожать друг друга.

Как различия истории и социальных структур приводят к различиям в облике элит и особенностей политических институтов разных стран, так же различаются их экономические институты. В Северной Корее инструменты экстракции были позаимствованы из стандартного коммунистического набора: отмена частной собственности, государственное регулирование сельского хозяйства и промышленности.

В Египте полковник Насер, сосредоточивший в своих руках единоличную власть в 1954 году, создал, как его многие называют, социалистический военный режим. Во время холодной войны Насер встал на сторону Советского Союза и начал экспроприировать иностранную собственность — например, национализировал Суэцкий канал, находившийся в то время под управлением Великобритании, а также большую часть экономики. Однако положение дел в Египте в 50-х и 60-х годах существенно отличалось от такового в Северной Корее 1940-х. В КНДР было гораздо проще создать экономику по радикальной коммунистической модели, поскольку Ким Ир Сен мог экспроприировать японские активы, имея перед собой в качестве образца экономическую модель китайской революции.

Египетская революция, напротив, была просто переворотом, совершенным группой военных офицеров. Когда Египет в ходе холодной войны вдруг перешел на другую сторону и занял прозападную позицию, египетские военные относительно легко и комфортно перешли от централизованной командной экономики к коррумпированному капитализму. При этом лучшие по сравнению с Северной Кореей показатели египетской экономики явились следствием ограничения экстрактивной природы египетских институтов. Во-первых, египетский режим, в отличие от северокорейского, не обладал тотальным контролем над экономикой, и это заставляло его в какой-то степени искать поддержку населения, что властям КНДР совершенно не требовалось. Во-вторых, даже коррумпированный капитализм все же создает некоторые стимулы для инвестиций (пусть инвестор при этом обязательно должен быть угоден режиму), а в Северной Корее любые стимулы полностью отсутствуют.

Интенсивность экстракции общественных благ в различных странах, конечно, различная, и эти различия имеют важные последствия для благосостояния. Например, в Аргентине ни конституция, ни демократические выборы не в состоянии обеспечить подлинный политический плюрализм, однако эти институты тем не менее функционируют гораздо эффективнее, чем в Колумбии (по крайней мере, монополия на насилие в Аргентине принадлежит государству). Отчасти благодаря этому и доход на душу населения в Аргентине в два раза выше, чем в Колумбии. А если взглянуть в более широкой перспективе, то политические институты обеих латиноамериканских стран гораздо эффективнее ограничивают произвол элиты, чем институты Зимбабве или Сьерра-Леоне. В результате эти африканские страны значительно беднее, чем Аргентина или Колумбия.

Логика порочного круга также предполагает, что даже при полном развале экстрактивного государства (как это случилось в Сьерра-Леоне и Зимбабве) эти институты продолжают действовать. Мы уже видели, что гражданские войны и революции, даже если они случаются в критических точках перелома, необязательно приводят к институциональным изменениям. События в Сьерра-Леоне, происходившие после окончания гражданской войны (2002), живо иллюстрируют такую возможность.

В 2007 году в результате демократических выборов партия ПОК (старая партия Сиаки Стивенса) вернулась к власти. И если новый президент Эрнест Бай Корома не имел никакого отношения к прежним правительствам ПОК, то многие члены его кабинета имели, и самое прямое. Сыновья диктатора — Бокарие и Йенго Стивенсы — даже были назначены послами в США и Германию. В некотором смысле это своеобразная версия ситуации, которая, как мы видели, сложилась в Колумбии: центральное правительство не пользуется никаким влиянием и не обладает никаким авторитетом в регионах страны, и это положение сохраняется на долгие годы, потому что отвечает интересам части национальной политической элиты. При этом, однако, основные государственные институты все же достаточно сильны, чтобы частичное отсутствие законности и порядка не превратилось все же в полный хаос. В Сьерра-Леоне — частично из-за более экстрактивной природы экономических институтов, частично в силу особенностей развития страны — общество балансирует на грани хаоса.